Page 74 - Разгром
P. 74

он спешился сам и пошел впереди цепи, чуть ковыляя и размахивая маузером.
                         Не  выходя  из  кустов,  он  положил  цепь,  а  сам  в  сопровождении  одного  партизана
                  пробрался  к  омшанику.  Эскадрон  был  совсем  близко.  По  желтым  околышам  и  лампасам
                  Левинсон узнал, что это были казаки. Он разглядел и командира в черной бурке.
                          — Скажи, пусть сюда ползут, — шепнул он партизану, — только пусть не встают, а
                  то... Ну, чего смотришь? Живо!.. — И он подтолкнул его, нахмурив брови.
                         Хотя  казаков  было  мало,  Левинсон  почувствовал  вдруг  сильное  волнение,  как  в
                  первый, давнишний период его военной деятельности.
                         В  своей  боевой  жизни он  различал  два периода,  не  разделенных  резкой  чертой,  но
                  отличных для него по тем ощущениям, которые он сам в них испытывал.
                         В  первое  время,  когда  он,  не  имея  никакой  военной  подготовки,  даже  не  умея
                  стрелять, вынужден был командовать массами людей, он чувствовал, что он не командует на
                  самом деле, а все события развиваются независимо от него, помимо его воли. Не потому, что
                  он нечестно выполнял свой долг, — нет, он старался дать самое большее из того, что мог, —
                  и не потому, что он думал, будто отдельному человеку не дано влиять на события, в которых
                  участвуют  массы  людей,  —  нет,  он  считал  такой  взгляд  худшим  проявлением  людского
                  лицемерия,  прикрывающим  собственную  слабость  таких  людей,  то  есть  отсутствие  в  них
                  воли к действию, — а потому, что в этот первый, недолгий период его военной деятельности
                  почти все его душевные силы уходили на то, чтобы превозмочь и скрыть от людей страх за
                  себя, который он невольно испытывал в бою.
                         Однако он очень скоро привык к обстановке и достиг такого положения, когда боязнь
                  за  собственную  жизнь  перестала  мешать  ему  распоряжаться  жизнями  других.  И  в  этот
                  второй период он получил  возможность  управлять событиями  —  тем полней и успешней,
                  чем  ясней  и  правильней  он  мог  прощупать  их  действительный  ход  и  соотношение  сил  и
                  людей в них.
                         Но  теперь  он  вновь  испытывал  сильное  волнение,  и  он  чувствовал,  что  это  как-то
                  связано с новым его состоянием, со всеми его мыслями о себе, о смерти Метелицы.
                         Пока  подползала  цепь,  раскинувшаяся  по  кустам,  он  все  же  овладел  собою,  и  его
                  маленькая собранная фигурка, с уверенными, точными движениями, по-прежнему предстала
                  перед людьми как олицетворение некоего безошибочного плана, в который люди верили по
                  привычке и по внутренней необходимости.
                         Эскадрон был уже так близко, что слышен был конский топот и сдержанный говор
                  всадников, — можно было различить даже отдельные лица. Левинсон видел их выражения
                  — особенно у одного красивого и полного офицера, только что выехавшего вперед с трубкой
                  в зубах и очень плохо державшегося в седле.
                         “Вот  зверь,  должно  быть,  —  подумал  Левинсон,  задержавшись  на  нем  взглядом  и
                  невольно приписывая этому красивому офицеру все те  ужасные качества, которые обычно
                  приписываются врагу. — Но как бьется у меня сердце!.. Или стрелять уже? стрелять?.. Нет,
                  возле  той  березы  с ободранной  корой...  Но почему  он  так  плохо  держится?..  Ведь  как  же
                  нело...”
                          —  Взво-о-од!  —  закричал  он  вдруг  тонким  протяжным  голосом  (как  раз  в  это
                  мгновенье эскадрон поравнялся с березой с ободранной корой). — Пли!..
                         Красивый офицер, услыхав первые звуки его голоса, удивленно поднял голову. Но в
                  ту же секунду фуражка слетела с его головы, и лицо его приняло невероятно испуганное и
                  беспомощное выражение.
                          — Пли!.. — снова крикнул Левинсон и выстрелил сам, стараясь попасть в красивого
                  офицера.
                         Эскадрон смешался; многие попадали на землю, но красивый офицер остался в седле,
                  лошадь, оскаля зубы, пятилась под ним. В течение нескольких секунд растерявшиеся люди и
   69   70   71   72   73   74   75   76   77   78   79