Page 81 - Разгром

Он отпустил лестницу и испуганно посмотрел на нее:
— Как “прощай”?
— Да уж как-нибудь. — Она засмеялась деланно и грустно.
Он вдруг шагнул к ней и, неловко обняв ее, прижался к ее лицу своей неумелой
щекой. Она почувствовала, что ему хочется поцеловать ее, и ему действительно хотелось, но
он постыдился, потому что парни на руднике редко ласкали девушек, а только сходились с
ними; за всю совместную жизнь он поцеловал ее только один раз — в день их свадьбы, —
когда был сильно пьян и соседи кричали “горько”.
“... Вот и конец, и все обернулось по-старому, будто и не было ничего, — думала Варя
с грустным, тоскливым чувством, когда насытившийся Морозка заснул, прикорнув возле ее
плеча. — Снова по старой тропке, одну и ту же лямку — и все к одному месту... Но боже ж
мой, как мало в том радости!”
Она повернулась спиной к Морозке, закрыв глаза и поджав по-сиротски ноги, но ей
так и не удалось заснуть... Далеко за селом, с той стороны, где начинался Хаунихедзский
волостной тракт и где стояли часовые, — раздались три сигнальных выстрела... Варя
разбудила Морозку, — и, только он поднял свою кудлатую голову, снова ухнули за селом
караульные берданы, и тотчас же в ответ им, прорезая ночную темь и тишь, полилась,
завыла, затакала волчья пулеметная дробь...
Морозка сумрачно махнул рукой и вслед за Варей полез с сеновала. Дождя уж не
было, но ветер покрепчал; где-то хлопала ставня, и мокрый желтый лист вился во тьме. В
хатах зажигали огни. Дневальный, крича, бегал по улице и стучал в окошки.
В течение нескольких минут, пока Морозка добрался до пуни и вывел своего Иуду, он
вновь перечувствовал все, что произошло с ним вчера. Сердце у него сжалось, когда он
представил себе убитого Мишку с остекленевшими глазами, и вспомнил вдруг, с омерзением
и страхом, все свое вчерашнее недостойное поведение: он, пьяный, ходил по улицам, и все
видели его, пьяного партизана, он орал на все село похабные песни. С ним был Мечик, его
враг, — они гуляли запанибрата, и он, Морозка, клялся ему в любви и просил у него
прощения — в чем? за что?.. Он чувствовал теперь всю нестерпимую фальшь этих своих
поступков. Что скажет Ле-винсон? И разве можно, на самом деле, показаться на глаза Гон-
чаренке после такого дебоша?
Большинство его товарищей уже седлали коней и выводили их за ворота, а у него все
было неисправно: седло — без подпруги, винтовка осталась в избе Гончаренки.
— Тимофей, друг, выручи!.. — жалобным, чуть не плачущим голосом взмолился он,
завидев Дубова, бежавшего по двору. — Дай мне запасную подпругу — у тебя есть, я
видал...
— Что?! — заревел Дубов. — А где ты раньше был?! — Бешено ругаясь и
расталкивая лошадей, так что они взнялись на дыбы, он полез к своему коню за подпругой.
— На!.. — гневно сказал он, через некоторое время подходя к Морозке, и вдруг изо всей
силы вытянул его подпругой по спине.
“Конечно, теперь он может бить меня, я того заслужил”, — подумал Морозка и даже
не огрызнулся — он не почувствовал боли. Но мир стал для него еще мрачнее. И эти
выстрелы, что трещали во тьме, эта темь, судьба, что поджидала его за околицей, — казались
ему справедливой карой за все, что он совершил в жизни.
Пока собирался и строился взвод, стрельба занялась полукругом до самой реки,
загудели бомбометы, и дребезжащие сверкающие рыбы взвились над селом. Бакланов, в
перетянутой шинели, с револьвером в руке, подбежал к воротам, кричал:
— Спешиться!.. Построиться в одну шеренгу!.. Человек двадцать оставишь при
конях, — сказал он Дубову.
— За мной! Бегом!.. — крикнул он через несколько минут и ринулся куда-то во тьму;