Page 83 - Разгром

окутывающий стволы сырой, точно окровавленный мох.
Левинсон передал свою лошадь Ефимке и пропустил вперед Кубрака, указав ему, в
каком направлении идти (он выбрал это направление только потому, что обязан был дать
отряду какое-то направление), а сам стал в сторонке, чтобы посмотреть, сколько же у него
осталось людей.
Они проходили мимо него, эти люди, — придавленные, мокрые и злые, тяжело сгибая
колени и напряженно всматриваясь в темноту; под ногами у них хлюпала вода. Иногда
лошади проваливались по брюхо — почва была очень вязкая.
Особенно трудно приходилось поводырям из взвода Дубова, — они вели по три
лошади, только Варя вела две — свою и Морозкину. А за всей этой вереницей измученных
людей тянулся по тайге грязный, вонючий извивающийся след, точно тут проползло какое-то
смрадное, нечистое пресмыкающееся.
Левинсон, прихрамывая на обе ноги, пошел позади всех. Вдруг отряд остановился...
— Что там случилось? — спросил он.
— Не знаю, — ответил партизан, шедший перед ним. Это был Мечик.
— А ты узнай по цепи...
Через некоторое время вернулся ответ, повторенный десятками побелевших
трепетных уст:
— Дальше идти некуда, трясина...
Левинсон, превозмогая внезапную дрожь в ногах, побежал к Кубраку. Едва он
скрылся за деревьями, как вся масса людей отхлынула назад и заметалась во все стороны, но
везде, преграждая дорогу, тянулось вязкое, темное, непроходимое болото. Только один путь
вел отсюда — это был пройденный ими путь туда, где мужественно бился шахтерский взвод.
Но стрельба, доносившаяся с опушки леса, уже не казалась чем-то посторонним, она имела
теперь самое непосредственное отношение к ним, теперь она как будто даже приближалась к
ним, эта стрельба.
Людьми овладели отчаяние и гнев. Они искали виновника своего несчастия, —
конечно же, это был Левинсон!.. Если бы они могли сейчас видеть его все разом, они
обрушились бы на него со всей силой своего страха, — пускай он выводит их отсюда, если
он сумел их завести!..
И вдруг он действительно появился среди них, в самом центре людского месива,
подняв в руке зажженный факел, освещавший его мертвенно-бледное бородатое лицо со
стиснутыми зубами, с большими горящими круглыми глазами, которыми он быстро
перебегал с одного лица на другое. И в наступившей тишине, в которую врывались только
звуки смертельной игры, разыгравшейся там, на опушке леса, — его нервный, тонкий,
резкий, охрипший голос прозвучал слышно для всех:
— Кто там расстраивает ряды?.. Назад!.. Только девчонкам можно впадать в панику...
Молчать! — взвизгнул он вдруг, по-волчьи щелкнув зубами, выхватив маузер, и
протестующие возгласы мгновенно застыли на губах. — Слушать мою команду! Мы будем
гатить болото — другого выхода нет у нас... Борисов (это был новый командир 3-го взвода),
оставь поводырей и иди на подмогу Бакланову! Скажи ему, чтобы держался до тех пор, пока
не дам приказа отступать... Кубрак! Выделить трех человек для связи с Баклановым...
Слушайте все! Привяжите лошадей! Два отделения — за лозняком! Не жалеть шашек... Все
остальные — в распоряжение Кубрака. Слушать его беспрекословно. Кубрак, за мной!.. —
Он повернулся к людям спиной и, согнувшись, пошел к трясине, держа над головой
дымящее смолье.
И притихшая, придавленная, сбившаяся в кучу масса людей, только что в отчаянии
вздымавшая руки, готовая убивать и плакать, вдруг пришла в нечеловечески быстрое,
послушное яростное движение. В несколько мгновений лошади были привязаны, стукнули