Page 140 - Старик

рявкнул: "Встать, когда Со мной разговариваешь, гад!" И замахнулся
ударить. Сергей Кириллович дернулся, я испугалась, но Сергей
Кириллович
сдержал себя и сказал спокойно: "Ты, Ванька, не свисти. А играй
"барыню"... Почему он сказал "играй "барыню", я даже не знаю. Но я очень
хорошо это запомнила.
И такое у него было презрение, у Сергея Кирилловича! Не знаю, что потом
с этим Маслюком стало. Кажется, тоже погиб. Не забуду его надутое лицо,
как он смотрел на Сергея Кирилловича сверху вниз и с наслаждением
произнес: гад! Он требовал расстрелять Сергея Кирилловича и нескольких
командиров, право расстрела на месте у них было, и он хотел им
воспользоваться, наседал на комбрига Скворцова. Сергей Кириллович вел
себя
спокойно. Я не могла удержаться от слез, он меня успокаивал и говорил, что
я должна сделать после его смерти, как распорядиться его наследством. Боже
мой, наследство! У него ничего не было. Человек дожил почти до
пятидесяти
лет и не имел ни дома, ни денег, никаких ценностей, ничего, кроме пары
сапог, казачьих шароваров с лампасами, коня и оружия. Теперь не было и
того, что имеет самый бедный неимущий казак: земельного пая. Зато были
какие-то бумаги, записи, он ими дорожил и просил передать кому-то в
Москве, я забыла кому. По-моему, это были его мысли о казачьем
самоуправлении и вообще об устройстве Донской области. Потом это все
пропало. Я никогда себе не прощу. Когда ехала из Балашова в Москву, у
меня

украли чемодан с вещами, там были эти бумаги. Тогда никого не
расстреляли,
в расположении части Скворцова оказался один крупный военный чин, из
самых
главных, не помню, кто именно, видела его две секунды, когда он садился в
автомобиль: небольшого роста, во френче, черная бородка, пенсне, вид
штатский. Тогда, конечно, я знала, кто это был, а теперь забыла. Он
распорядился отправить в Балашов, там судить военным судом. Это было
сделано не из великодушия, а потому, что сразу решили, что громкий
процесс
важней, чем наспех расстрелять в лесу.
Тогда же меня от него отделили, и я увидела его лишь через три недели,
после объявления приговора, когда дали свидание. Как проходил суд, тебе
известно. Ты пишешь в своей заметке, что осужденные после объявления
приговора всю ночь пели революционные песни. Может быть, так, я не
знаю,
но я кое-что слышала, потому что простояла ночь под стеною тюрьмы и до
меня доносились обрывки песен, я слышала казачьи песни. "Ах ты,
батюшка,
славный тихий Дон..." и "Разве можно удержать сокола в неволе?". Эта