Page 137 - Старик

ним говорить. Ведь Янсон звонил дважды, на следующий день тоже, когда
Сергей Кириллович уже издал приказ о выступлении. Оба разговаривали
теперь
грубо и зло, и Янсон грозил объявить Сергея Кирилловича вне закона, а тот
его сильно изругал. Но накануне, после первого разговора по прямому
проводу, было так: кто-то подбросил в вагон записку в конверте, я нашла на
полу и прочитала. Всего одна строчка крупными печатными буквами: "В
Пензу
не езжайте. Арестуют и убьют". Тут я стала лихорадочно соображать: что
мне
делать? Сказать ли ему? Почему-то сразу подумала на одного человека из
штаба, который мне не нравился. Он постоянно настраивал Сергея
Кирилловича
против политотдельских и за то, чтобы выступить, и вообще вел
неприятные
разговоры. А меня однажды схватил в потемках, будто бы обознавшись,
спутав
с одной женщиной, хотя прекрасно видел, что это я, и, когда я вырвалась и
сказала: "А вы не боитесь комкора? Ведь если узнает, он вас на месте
зарубит", - он усмехнулся нехорошо и говорит: "Еще неизвестно, кто кого
раньше зарубит!" Мне это очень не понравилось. Я подумала, что этот
человек может сделать Сергею Кирилловичу зло. Павел, извини меня. Я
пишу
чересчур подробно и не могу остановиться, все подряд вспоминается, все
новое и новое, одно цепляется за другое, ты пойми, я издавна старалась об

этом забыть, еще с тех пор, когда Сергей Кириллович был объявлен врагом,
никому ничего не рассказывала и тем более не писала. И сама поражена,
сколько всего осталось в памяти. Ведь прошло больше пятидесяти лет. Нет,
наша память человеческая - поистине чудо природы.
Словом, я стою с запиской в руках и думаю: как поступить? Честно
говоря, я не хотела его самовольного похода на фронт, и не из каких-то
соображений высшего порядка, революции, дисциплины, что было мне
чуждо, я
не сильна в политике, а просто боялась за него: чувствовала, что рвется
под пули, умереть, погибнуть, лишь бы не прозябать. Смерть его ничуть не
пугала, а меня смерть - его смерть - пугала очень. Я такой человек, всегда
волнуюсь за близких. Мне хотелось, чтобы поехал в Пензу, чтобы все как-то
уладилось, усмирилось. Я не верила, что Мигулина могут арестовать, и уж
совсем вздор - убить! Слишком знаменито было это имя. Вдруг он вошел в
вагон, не вошел, а ворвался, впрыгнул прямо одним прыжком, как юноша -
он
был вообще очень быстр и скор, не по возрасту, - увидел записку, спросил:
"Что это?" - и вырвал из моих рук. Он был очень ревнивый. Я сказала тому
человеку правду: если бы Мигулин увидел, как тот пытался меня потискать,
как конюх девку впотьмах, он бы его просто убил. Он прочел записку,