Page 169 - Старик

нам в одну камеру, чтобы провести последние часы вместе, отказано не было.
Вот здесь-то, зная, что через несколько часов тебя расстреляют, через
несколько часов тебя не будет, крайне поучительно наблюдать таких же, как
ты, смертников, сравнивать их состояние со своим. Здесь человек помимо
своей волн сказывается весь. Все попытки скрыть истинное состояние
души
бесполезны. Смерть, курносая смерть смотрит тебе в глаза, леденит душу и
сердце, парализует волю и ум. Она уже обняла тебя своими костлявыми
руками, но не душит сразу, а медленно сжимает в своих холодных объятиях...
Некоторые и при такой обстановке умеют гордо смотреть ей в глаза, другие
пытаются это показать, напрягая остаток духовных сил, но никто не хочет
показать себя малодушным. И себя и нас старается, например, обмануть
вдруг
срывающийся с места наш товарищ, начинающий отделывать чечетку,
дробно
выстукивая каблуками по цементному полу. А лицо его неподвижно, глаза
тусклы, и страшно заглянуть в них живому человеку. Но его ненадолго
хватает... На полу лежит смертник. Он весь во власти ужаса. Сил нет у него
бороться и сил нет без глубокой, полной отчаяния жалости смотреть на
него..." А ведь прекрасно пишет, черт! А? Правда хорошо? Стиль очень
красивый, литературный. Мог бы и писателем стать.
- Павел Евграфович... - Зина смотрела странно, пугающие, глаза красные.
- А я вам хочу сказать, между прочим: в нашей жизни, где нет войн,
революций... тоже бывает...
- Что, что? - спросил Павел Евграфович.

- Мне, например, хочется иногда... чечетку.
Она поднялась со стула, руки раздвинула локтями в стороны, как цыганка,
лицо ее затряслось. Полина проворно подошла к ней, обняла за плечи, увела.
Свояченица шептала:
- Пойдем, пойдем, Паша. Надо идти. Пойдем...
- Постой! Я пришел... - Вдруг вспомнил: помочь Полине. Люди не
доживают
до старости, болеют, умирают, и помочь не может никто. Но помогать надо.
Внезапно все разрушается. Но все равно надо. Красная луна вставала над
соснами. И запах гари душил. Теперь они будут долго страдать, долго
бороться, надеяться до последнего, и этот молодой, неприятный, который
Полину не уважал и относился к ней, как к домработнице, начнет
погружаться
в свою погибель, как в топь, все глубже, все безвозвратней, пока макушка
не исчезнет в свинцовой зыби.
Павел Евграфович сидел, прижимая папку к груди, и терпеливо ждал, когда
женщины вернуться на веранду.

И однажды в конце августа как будто лопнула струна - жара прекратилась.