Page 167 - Старик

маленькая Аленушка. О чем-то разговаривали и сразу замолчали, когда
Павел
Евграфович появился. Зина ушла в дом. Полина сказала:
- Паша, дорогой! Будешь пить с нами чай? - Она придвинула к себе папку,
развязала тесемки, полистала странички. - Твоя работа, очень интересно...
Хочешь, чтоб я почитала?
- Да ничего я не хочу! Дай сюда. Это я просто забрал с собой ненароком.
Из дома случайно унес, понимаешь?
- Понимаю, Паша. Я всегда тебе рада... Хочешь чаю?
Согласился. Было молчание. Он вспоминал: зачем сюда пришел? В
такую
поздноту? Ведь одиннадцатый час. Пришел за чем-то важным. Никак не
вспоминалось. Нет, никак. Никак, никак не вспоминалось. Не мог же просто
так, здорово живешь, прийти к людям ночью? Нет, не вспоминалось. Так
бывало: возникает каверзная пустота и ничем, ничем, абсолютно ничем ее
заполнить нельзя. От напряженных усилий вспомнить он внезапно ослаб,
немного испугался, потому что от напряжения мог быть мозговой спазм, и
решил перестать думать. Единственное, что помнилось: было что-то
связанное
с Мигулиным и с Асей. С тем, как Мигулин принял расстрел. Он принял
расстрел спокойно, а помилования не выдержал. Янсон вспоминает. В
своей
книжке двадцать шестого года. Там вот что: надо было торопиться,
надвигалось время приведения приговора в исполнение. Оставалось чуть
больше суток. Ведь если опоздают с ответом из Москвы хоть на полчаса по

каким угодно причинам - техническим, метеорологическим, - конец!
Помню
давящее ожидание. Меня не допускали. Совещались впятером: только
члены
суда и Сыренко. Прежде чем обратиться во ВЦИК с просьбой о
помиловании,
решили потребовать у приговоренных честное слово... Какая наивность! Но
было так, именно так. Все решалось под парами революционного
клокотания.
Янсон вспоминает: свидание с Мигулиным состоялось в канцелярии
Балашовской
тюрьмы, с остальными - в камере. За ночь Мигулин сильно постарел. Когда
Янсон сказал, что будет ходатайствовать о помиловании, старик не
выдержал
и зарыдал. Янсон называет Мигулина стариком. Мигулину тогда сорок
семь,
Янсону двадцать восемь...
- Если б вы знали, дорогие мои, - сказал Павел Евграфович, - какое было
облегчение! Я ликовал, все ликовали. А Янсон очень красочно описывает
вот