Page 168 - Тихий Дон

не думал, что стану таким «шовинистом». Уж в полку я с казаками погутарю.
22 августа
На какой-то станции видел первую партию пленных. Статный австрийский
офицер со спортсменской выправкой шел под конвоем на вокзал. Ему улыбнулись
две барышни, гулявшие по перрону. Он на ходу очень ловко раскланялся и послал
им воздушный поцелуй.
Даже в плену чисто выбрит, галантен, желтые краги лоснятся. Я проводил
его взглядом: красивый молодой парень, милое товарищеское лицо. Столкнись с
таким — и рука шашку не поднимет.
24 августа
Беженцы, беженцы, беженцы… Все пути заняты составами с беженцами и
солдатами.
Прошел первый санитарный поезд. На остановке из вагона выскочил
молодой солдат. Повязка на лице. Разговорились. Ранило картечью. Доволен
ужасно, что едва ли придется служить, поврежден глаз. Смеется.
27 августа
Я в своем полку. Командир полка очень славный старичок. Казак из
низовских. Тут уже попахивает кровицей. По слухам, послезавтра на позицию.
Мой 3-й взвод третьей сотни — из казаков Константиновской станицы. Серые
ребята. Один только балагур и песенник.
28 августа
Выступаем. Сегодня особенно погромыхивает там. Впечатление такое, как
будто находит гроза и рушится далекий гром. Я даже принюхался: не пахнет ли
дождем? Но небо — сатиновое, чистенькое.
Конь мой вчера захромал, ушиб ногу о колесо походной кухни. Все ново,
необычно, и не знаю, за что взяться, о чем писать.
30 августа
Вчера не было времени записать. Сейчас пишу на седле. Качает, и буквы
ползут из-под карандаша несуразно чудовищные. Едем трое с фуражирками за
травой.
Сейчас ребята увязывают, а я лежу на животе и «фиксирую» с запозданием
вчерашнее. Вчера вахмистр Толоконников послал нас шестерых в рекогносцировку
(он презрительно величает меня «студентом»: «Эй, ты, студент, подкова у коня
отрывается, а ты и не видишь?»). Проехали какое-то полусожженное местечко.
Жарко. Лошади и мы мокрые. Плохо, что казакам приходится и летом носить
суконные шаровары. За местечком в канаве увидел первого убитого. Немец. Ноги
по колено в канаве, сам лежит на спине. Одна рука подвернута под спину, а в
другой зажата винтовочная обойма. Винтовки около нет. Впечатление ужаснейшее.
Восстанавливаю в памяти пережитое, и холодок идет по плечам… У него была
такая поза, словно он сидел, свесив ноги в канаву, а потом лег, отдыхая. Серый
мундир, каска. Видна кожаная подкладка лепестками, как в папиросах для того,
чтобы не просыпался табак. Я так был оглушен этим первым переживанием, что не
помню его лица. Видел лишь желтых крупных муравьев, ползавших по желтому
лбу и остекленевшим прищуренным глазам. Казаки, проезжая, крестились. Я
смотрел на пятнышко крови с правой стороны мундира. Пуля ударила его в правый
бок навылет. Проезжая, заметил, что с левой стороны, там, где она вышла, — пятно
и подтек крови на земле гораздо больше и мундир вырван хлопьями.
Я проехал мимо, содрогаясь. Так вот оно что…
Старший урядник, Трундалей по прозвищу, пытался поднять наше упавшее
настроение, рассказывал похабный анекдот, а у самого губы дрожали…
В полуверсте от местечка — стены какого-то сожженного завода, кирпичные
стены с задымленными черными верхушками. Мы побоялись ехать прямо по
дороге, так как она лежала мимо этого пепелища, решили его околесить. Поехали в
сторону, и в это время оттуда в нас начали стрелять. Звук первого выстрела, как это
ни стыдно, едва не вышиб меня из седла. Я вцепился в луку и инстинктивно
нагнулся, дернул поводья. Мы скакали к местечку мимо той канавы с убитым
немцем, опомнились только тогда, когда местечко осталось позади. Потом