Page 237 - Тихий Дон

мужиками нам не по дороге — гусь свинье не товарищ. Мужики землю норовят оттягать,
рабочий жалованье себе желает прибавить — а нам чего дадут! Земли у нас — ого! А окромя
чего надо? То-то и ба, что пустая торба. Царек-то у нас хреновый — нечего греха таить.
Папаша ихний был потверже, а этот достукается, что взыграет, как в пятом годе, революция,
и к едрене-Матрене пойдет все колесом с горы. Нам это не на руку. Коль, не дай бог,
прогонят царя, то и до нас доберутся. Тут старую злобу прикинут, а тут земли наши зачнут
мужикам нарезать. Ухи надо востро держать…
— Ты всегда одним боком думаешь, — хмурился Григорий.
— Пустое гутаришь. Ты молодой ишо, необъезженный. А вот погоди, умылят тебя
дюжей, тогда узнаешь, на чьей делянке правда.
На этом обычно разговоры кончались. Григорий умолкал, а Чубатый старался
заговорить о чем-либо постороннем.
В тот день случай втянул Григория в неприятную историю. В полдень, как всегда, с той
стороны холма остановилась подъехавшая полевая кухня. К ней по ходам сообщения,
обгоняя друг друга, заторопились казаки. Для третьего взвода за пищей ходил Мишка
Кошевой. На длинной палке он принес снизку дымящихся котелков и, едва лишь вошел в
землянку, крикнул:
— Так нельзя, братушки! Что ж это, аль мы собаки?
— Ты об чем? — спросил Чубатый.
— Дохлиной нас кормят! — возмущенно крикнул Кошевой.
Он кивком откинул назад золотистый чуб, похожий на заплетенную гроздь дикого
хмеля, и, ставя на нары котелки, кося на Чубатого глазом, предложил:
— Понюхай, чем щи воняют.
Чубатый, нагнувшись над своим котелком, ворочал ноздрями, кривился, и, невольно
подражая ему, так же двигал ноздрями, морщил тусклое лицо Кошевой.
— Вонючее мясо, — решил Чубатый.
Он брезгливо отставил котелок, глянул на Григория.
Тот рывком поднялся с нар, сгорбатил и без того вислый нос над щами, откинулся
назад и ленивым движением ноги сбил передний котелок на землю.
— На что так-то? — нерешительно проговорил Чубатый.
— А ты не видишь — на что? Глянь. Аль ты подслепый? Это что? — указал Григорий
на расползавшуюся под ногами мутную жижу.
— О-о-о-о!.. Черви!.. Мама стара… А я не видал!.. Вот так обед. Это не щи, а лапша…
Замест потрохов — с червями.
На полу, возле сукровично-красного куска мяса, в кружочках жировых пятен, лежали,
вяло распластавшись, выварившиеся, белые пухло-коленчатые черви.
— Один, другой, третий, четвертый… — почему-то шепотом считал Кошевой.
С минуту молчали. Григорий плевал сквозь зубы. Кошевой обнажил шашку, сказал:
— Зараз арестуем эти щи и — к сотенному.
— Во! Дельно! — одобрил Чубатый.
Он засуетился, отвинчивая штык, говорил:
— Мы будем гнать щи, а ты, Гришка, должен следом идтить. Сотенному отрапортуешь.
На штыке Чубатый и Мишка Кошевой несли полный котелок щей, шашки держали
наголо. Позади сопровождал их Григорий, а за ним сплошной серо-зеленой волной
двигались по зигзагам траншей выбежавшие из землянок казаки.
— Что такое?
— Тревога?
— Может, насчет мира что?
— Какой там… мира тебе захотелось, а сухаря не хочешь?

начала мировой войны; во время гражданской войны бежал за границу, где, поддерживаемый Врангелем и
большей частью монархистов, был одним из претендентов на русский престол