Page 347 - Тихий Дон

Погон на левом плече его был оборван. На лице возле левого глаза кровянилась свежая
ссадина. Он шел быстро, не сбиваясь с ноги. Папаха, надетая набекрень, придавала ему вид
беспечный и молодецкий. И тени испуга не было на его розовом лице: он, видимо, не брился
несколько дней — русая поросль золотилась на щеках и подбородке. Чернецов сурово и
быстро оглядывал подбегавших к нему казаков; горькая, ненавидящая складка тенилась
между бровей. Он на ходу зажег спичку, закурил, стиснув папиросу углом розовых твердых
губ.
В большинстве офицеры были молодые, лишь у нескольких инеем белела седина.
Один, раненный в ногу, приотставал, его толкал прикладом в спину маленький
большеголовый и рябой казачок. Почти рядом с Чернецовым шел высокий бравый есаул.
Двое под руку (один — хорунжий, другой — сотник) шли, улыбаясь; за ними, без шапки,
курчавый и широкоплечий, шел юнкер. На одном была внапашку накинута солдатская
шинель с погонами, вшитыми насмерть. Еще один шел без шапки, надвинув на черные
женски красивые глаза красный офицерский башлык; ветер заносил концы башлыка ему на
плечи.
Голубов ехал позади.
Приотставая, он закричал казакам:
— Слушай сюда!.. За сохранность пленных вы отвечаете по всем строгостям
военно-революционного времени! Чтобы доставили в штаб в целости!
Он подозвал одного из конных казаков, набросал, сидя на седле, записку: свернув ее,
передал казаку:
— Скачи! Отдай это Подтелкову.
Обращаясь к Григорию, спросил:
— Ты туда поедешь, Мелехов?
Получив утвердительный ответ, Голубов поравнялся с Григорием, сказал:
— Скажи Подтелкову, что Чернецова я беру на поруки! Понял?.. Ну, так и передай.
Езжай.
Григорий, опередив толпу пленных, прискакал в штаб ревкома, стоявший в поле
неподалеку от какого-то хутора. Возле широкой тавричанской тачанки, с обмерзлыми
колесами и пулеметом, покрытым зеленым чехлом, ходил Подтелков. Тут же, постукивая
каблуками, топтались штабные, вестовые, несколько офицеров и казаки-ординарцы. Минаев
только недавно, как и Подтелков, вернулся из цепи. Сидя на козлах, он кусал белый,
замерзший хлеб, с хрустом жевал.
— Подтелков! — Григорий отъехал в сторону. — Сейчас пригонют пленных. Ты читал
записку Голубова?
Подтелков с силой махнул плетью; уронив низко опустившиеся зрачки, набрякая
кровью, крикнул:
— Плевать мне на Голубова!.. Мало ли ему чего захочется! На поруки ему Чернецова,
этого разбойника и контрреволюционера?.. Не дам!.. Расстрелять их всех — и баста!
— Голубов сказал, что берет его на поруки.
— Не дам!.. Сказано: не дам! Ну, и все! Революционным судом его судить и без
промедления наказать. Чтоб и другим неповадно было!.. Ты знаешь, — уже спокойней
проговорил он, остро вглядываясь в приближавшуюся толпу пленных, — знаешь, сколько он
крови на белый свет выпустил? Море!.. Сколько он шахтеров перевел?.. — и опять, закипая
бешенством, свирепо выкатил глаза: — Не дам!..
— Тут орать нечего! — повысил и Григорий голос: у него дрожало все внутри,
бешенство Подтелкова словно привилось и ему. — Вас тут много судей! Ты вот туда
пойди! — дрожа ноздрями, указал он назад… — А над пленными вас много распорядителей!
Подтелков отошел, комкая в руках плеть. Издали крикнул:
— Я был там! Не думай, что на тачанке спасался. А ты, Мелехов, помолчи возьми-ка!..
Понял?.. Ты с кем гутаришь?.. Так-то!.. Офицерские замашки убирай! Ревком судит, а не
всякая…