Page 348 - Тихий Дон

Григорий тронул к нему коня, прыгнул, забыв про рану, с седла и, простреленный
болью, упал навзничь… Из раны, обжигая, захлюпала кровь. Поднялся он без посторонней
помощи, кое-как доковылял до тачанки, привалился боком к задней рессоре.
Подошли пленные. Часть пеших конвойных смешалась с ординарцами и казаками,
бывшими в охране штаба. Казаки еще не остыли от боя, разгоряченно и зло блестели
глазами, перекидывались замечаниями о подробностях и исходе боя.
Подтелков, тяжело ступая по проваливающемуся снегу, подошел к пленным. Стоявший
впереди всех Чернецов глядел на него, презрительно щуря лукавые отчаянные глаза; вольно
отставив левую ногу, покачивая ею, давил белой подковкой верхних зубов прихваченную
изнутри розовую губу. Подтелков подошел к нему в упор. Он весь дрожал, немигающие
глаза его ползали по изрытвленному снегу, поднявшись, скрестились с бесстрашным,
презирающим взглядом Чернецова и обломили его тяжестью ненависти.
— Попался… гад! — клокочущим низким голосом сказал Подтелков и ступил шаг
назад; щеки его сабельным ударом располосовала кривая улыбка.
— Изменник казачества! Под-лец! Предатель! — сквозь стиснутые зубы зазвенел
Чернецов.
Подтелков мотал головой, словно уклоняясь от пощечин, — чернел в скулах,
раскрытым ртом хлипко всасывал воздух.
Последующее разыгралось с изумительной быстротой. Оскаленный, побледневший
Чернецов, прижимая к груди кулаки, весь наклонясь вперед, шел на Подтелкова. С губ его,
сведенных судорогой, соскакивали невнятные, перемешанные с матерной руганью слова.
Что он говорил — слышал один медленно пятившийся Подтелков.
— Придется тебе… ты знаешь? — резко поднял Чернецов голос.
Слова эти были услышаны и пленными офицерами, и конвоем, и штабными.
— Но-о-о-о… — как задушенный, захрипел Подтелков, кидая руку на эфес шашки.
Сразу стало тихо. Отчетливо заскрипел снег под сапогами Минаева, Кривошлыкова и
еще нескольких человек, кинувшихся к Подтелкову. Но он опередил их; всем корпусом
поворачиваясь вправо, приседая, вырвал из ножен шашку и, выпадом рванувшись вперед, со
страшной силой рубнул Чернецова по голове.
Григорий видел, как Чернецов, дрогнув, поднял над головой левую руку, успел
заслониться от удара; видел, как углом сломалась перерубленная кисть и шашка беззвучно
обрушилась на откинутую голову Чернецова. Сначала свалилась папаха, а потом, будто
переломленный в стебле колос, медленно падал Чернецов, со странно перекосившимся ртом
и мучительно зажмуренными, сморщенными, как от молнии, глазами.
Подтелков рубнул его еще раз, отошел постаревшей грузной походкой, на ходу
вытирая покатые долы шашки, червоневшие кровью.
Ткнувшись о тачанку, он повернулся к конвойным, закричал выдохшимся, лающим
голосом:
— Руби-и-и их… такую мать!! Всех!.. Нету пленных… в кровину, в сердце!!
Лихорадочно застукали выстрелы. Офицеры, сталкиваясь, кинулись врассыпную.
Поручик с красивейшими женскими глазами, в красном офицерском башлыке, побежал,
ухватясь руками за голову. Пуля заставила его высоко, словно через барьер, прыгнуть. Он
упал — и уже не поднялся. Высокого, бравого есаула рубили двое. Он хватался за лезвия
шашек, с разрезанных ладоней его лилась на рукава кровь; он кричал, как ребенок, — упал
на колени, на спину, перекатывал по снегу голову; на лице виднелись одни залитые кровью
глаза да черный рот, просверленный сплошным криком. По лицу полосовали его взлетающие
шашки, по черному рту, а он все еще кричал тонким от ужаса и боли голосом.
Раскорячившись над ним, казак, в шинели с оторванным хлястиком, прикончил его
выстрелом. Курчавый юнкер чуть не прорвался через цепь — его настиг и ударом в затылок
убил какой-то атаманец. Этот же атаманец вогнал пулю промеж лопаток сотнику,
бежавшему в раскрылатившейся от ветра шинели. Сотник присел и до тех пор скреб
пальцами грудь, пока не умер. Седоватого подъесаула убили на месте; расставаясь с жизнью,