Page 486 - Тихий Дон

— У них вся порода такая.
— Вот был бы я помоложе… — Щеки у Авдеича загорались, как гроздья калины. —
Был бы помоложе, я бы тебе показал развязку! У тебя и выходка вся хохлачья! Мазница ты
таганрогская! Гашник хохлачий!..
— Чего же ты, Авдеич, не возьмешься с ним? Кужонок супротив тебя.
— Авдеич отломил, видно…
— Боится, пупок у него с натуги развяжется…
Рев провожал отходившего с достоинством Авдеича. На майдане кучками стояли
казаки. Григорий, давным-давно не видавший Мишки Кошевого, подошел к нему.
— Здорово, полчок!
— Слава богу.
— Где пропадал? Под каким знаменем службицу ломал? — Григорий улыбнулся,
сжимая руку Мишки, засматривая в голубые его глаза.
— Ого! Я, браток, и на отводе, и в штрафной сотне на Калачовском фронте был. Где
только не был! Насилу домой прибился. Хотел к красным на фронте перебечь, но за мной
глядели дюжей, чем мать за непробованной девкой глядит. Иван-то Алексеевич надысь
приходит ко мне, бурка на нем, походная справа: «Ну, мол, винтовку наизготовку — и
пошел». Я только что приехал, спрашиваю: «Неужели будешь отступать?» Он плечами
дрогнул, говорит: «Велят. Атаман присылал. Я ить при мельнице служил, на учете у них».
Попрощался и ушел. Я думал, он и справди отступил. На другой день Мценский полк уже
прошел, гляжу — является… Да вот он метется! Иван Алексеевич!
Вместе с Иваном Алексеевичем подошел и Давыдка-вальцовщик. У Давыдки — полон
рот кипенных зубов. Давыдка смеется, будто железку нашел… А Иван Алексеевич помял
руку Григория в своих мослаковатых пальцах, навылет провонявших машинным маслом,
поцокал языком:
— Как же ты, Гриша, остался?
— А ты как?
— Ну мне-то… Мое дело другое.
— На мое офицерство указываешь? Рисканул! Остался… Чуть было не убили… Когда
погнались, зачали стрелять — пожалел, что не ушел, а теперь опять не жалею.
— За что привязались-то? Это из Тринадцатого?
— Они. Гуляли у Аникушки. Кто-то доказал, что офицер я. Петра не тронули, ну а
меня… За погоны возгорелось дело. Ушел за Дон, руку одному кучерявому попортил
трошки… Они за это пришли домой, мое все дочиста забрали. И шаровары и поддевки. Что
на мне было, то и осталось.
— Ушли бы мы в красные тогда, перед Подтелковым… Теперь не пришлось бы
глазами моргать. — Иван Алексеевич скис в улыбке, стал закуривать.
Народ все подходил. Собрание открыл приехавший из Вешенской подхорунжий
Лапченков, сподвижник Фомина.
— Товарищи станишники! Советская власть укоренилась в нашем округе. Надо
установить правление, выбрать исполком, председателя и заместителя ему. Это — один
вопрос. А затем привез я приказ от окружного Совета, он короткий: сдать все огнестрельное
и холодное оружие.
— Здорово! — ядовито сказал кто-то сзади. И потом надолго во весь рост встала
тишина.
— Тут нечего, товарищи, такие возгласы выкрикивать! — Лапченков вытянулся,
положил на стол папаху. — Оружие, понятно, надо сдать, как оно не нужное в домашности.
Кто хочет идтить на защиту Советов, тому оружие дадут. В трехдневный срок винтовочки
снесите. Затем приступаем к выборам. Председателя я обяжу довести приказ до каждого, и
должон он печать у атамана забрать и все хуторские суммы.
— Они нам давали оружию, что лапу на нее накладывают?..
Спрашивающий еще не докончил фразы, к нему дружно все повернулись. Говорил