Page 515 - Тихий Дон

винтовок, сто сорок шашек и четырнадцать охотничьих ружей. Пантелей Прокофьевич,
освобожденный вместе с остальными стариками из моховского подвала, вырыл пулемет. Но
лент не нашлось, и пулемета сотня на вооружение не приняла.
На другой день к вечеру стало известно, что из Каргинской идет на подавление
восстания карательный отряд красных войск в триста штыков под командой Лихачева, при
семи орудиях и двенадцати пулеметах. Петро решил выслать в направлении хутора Токина
сильную разведку, одновременно сообщив в Вешенскую.
Разведка выехала в сумерках. Вел Григорий Мелехов тридцать два человека татарцев.
Из хутора пошли наметом, да так и гнали почти до самого Токина. Верстах в двух от него,
возле неглубокого яра, при шляху, Григорий спешил казаков, расположил в ярке. Коноводы
отвели лошадей в лощинку. Лежал там глубокий снег. Лошади, спускаясь, тонули в рыхлом
снегу по пузо; чей-то жеребец, в предвесеннем возбуждении, игогокал, лягался. Пришлось
послать на него отдельного коновода.
Трех казаков — Аникушку, Мартина Шамиля и Прохора Зыкова — Григорий послал к
хутору. Они тронулись шагом. Вдали под склоном синели, уходя на юго-восток широким
зигзагом, токийские левады. Сходила ночь. Низкие облака валили над степью. В яру молча
сидели казаки. Григорий смотрел, как силуэты трех верховых спускаются под гору,
сливаются с черной хребтиной дороги. Вот уже не видно лошадей, маячат одни головы
всадников. Скрылись и они. Через минуту оттуда горласто затарахтел пулемет. Потом, тоном
выше, тенористо защелкал другой — видимо, ручной. Опорожнив диск, ручной умолк, а
первый, передохнув, ускоренно кончил еще одну ленту. Стаи пуль рассевом шли над яром,
где-то в сумеречной вышине. Живой их звук бодрил, был весел и тонок. Трое скакали во весь
опор.
— Напхнулись на заставу! — издали крикнул Прохор Зыков. Голос его заглушило
громом конского бега.
— Коноводам изготовиться! — отдал Григорий приказ.
Он вскочил на гребень яра, как на бруствер, и, не обращая внимания на пули, с шипом
зарывавшиеся в снег, пошел навстречу подъезжавшим казакам.
— Ничего не видали?
— Слышно, как завозились там. Много их, слыхать по голосам, — запыхавшись,
говорил Аникушка.
Он прыгнул с коня, носок сапога заело стремя, и Аникушка заругался, чикиляя, при
помощи руки освобождая ногу.
Пока Григорий расспрашивал его, восемь казаков спустились из яра в лощину;
разобрав коней, ускакали домой.
— Расстреляем завтра, — тихо сказал Григорий, прислушиваясь к удаляющемуся
топоту беглецов.
В яру оставшиеся казаки просидели еще с час, бережно храня тишину, вслушиваясь.
Под конец кому-то послышался цокот копыт.
— Едут с Токина…
— Разведка!
— Не могет быть!
Переговаривались шепотом. Высовывая головы, напрасно пытались разглядеть
что-нибудь в ночной непроницаемой наволочи. Калмыцкие глаза Федора Бодовскова первые
разглядели.
— Едут, — уверенно сказал он, снимая винтовку.
Носил он ее по-чудному: ремень цеплял на шею, как гайтан креста, а винтовка косо
болталась у него на груди. Обычно так ходил он и ездил, положив руки на ствол и на ложу,
будто баба на коромысло.
Человек десять конных молча, в беспорядке ехали по дороге. На пол-лошади впереди
выделялась осанистая, тепло одетая фигура. Длинный куцехвостый конь шел уверенно,
горделиво. Григорию снизу на фоне серого неба отчетливо видны были линии конских тел,