Page 519 - Тихий Дон

оберегет он казаков, да и сам, гляди, наломает. Из него вояка, как из цыгана поп.
Малый ростом, кругловатого чекана, Сафонов на такое замечание обрадованно
улыбнулся в желтые с белесым подбоем усы и с великой охотой согласился принять штаб.
Но Кудинов и Сафонов только оформляли то, что самостоятельно вершилось сотнями.
В руководстве связанными оказались у них руки, да и не по их силам было управлять такой
махиной и поспевать за стремительным взмывом событий.
4-й Заамурский конный полк, с влившимися в него большевиками Усть-Хоперской,
Еланской и, частью, Вешенской станиц, с боем прошел ряд хуторов, перевалил Еланскую
грань и степью двигался на запад вдоль Дона.
5 марта в Татарский прискакал с донесением казак. Еланцы срочно требовали помощи.
Они отступали почти без сопротивления: не было патронов и винтовок. На их жалкие
выстрелы заамурцы засыпали их пулеметным дождем, крыли из двух батарей. В такой
обстановке некогда было дожидаться распоряжений из округа. И Петро Мелехов решил
выступить со своими двумя сотнями.
Он принял командование и над остальными четырьмя сотнями соседних хуторов.
Поутру вывел казаков на бугор. Сначала, как водится, цокнулись разведки. Вой развернулся
позже.
У Красного лога, в восьми верстах от хутора Татарского, где когда-то Григорий с
женой пахал, где в первый раз признался он Наталье, что не любит ее, — в этот тусклый
зимний день на снегу возле глубоких Яров спешивались конные сотни, рассыпались цепи,
коноводы отводили под прикрытие лошадей. Внизу, из вогнутой просторной котловины, в
три цепи шли красные. Белый простор падины был иссечен черными пятнышками людей. К
цепям подъезжали подводы, мельтешили конные. Казаки, отделенные от противника двумя
верстами расстояния, неспешно готовились принимать бой.
На своем сытом, слегка запаренном коне, от еланских, уже рассыпавшихся сотен,
подскакал к Григорию Петро. Он был весел, оживлен.
— Братухи! Патроны приберегайте! Бить, когда отдам команду… Григорий, отведи
свою полусотню сажен на полтораста влево. Поторапливайся! Коноводы пущай в кучу не
съезжаются! — Он отдал еще несколько последних распоряжений, достал бинокль. — Никак,
батарею устанавливают на Матвеевом кургане?
— Я давно примечаю: простым глазом видать.
Григорий взял из его рук бинокль, вгляделся. За курганом, с обдутой ветрами
макушей, — чернели подводы, крохотные мелькали люди.
Татарская пехота, — «пластунки», как их шутя прозвали конные, — несмотря на
строгий приказ не сходиться, собирались толпами, делились патронами, курили,
перекидывались шутками. На голову выше мелковатых казаков качалась папаха Христони
(попал он в пехоту, лишившись коня), краснел треух Пантелея Прокофьевича. В пехоте
гуляли большинство стариков и молодятник. Вправо от несрезанной чащи подсолнечных
будыльев версты на полторы стояли еланцы. Шестьсот человек было в их четырех сотнях, но
почти двести коноводили. Треть всего состава скрывалась с лошадьми в пологих отножинах
Яров.
— Петро Пантелевич! — кричали из пехотных рядов. — Гляди, в бою не бросай нас,
пеших.
— Будьте спокойные! Не покинем, — улыбался Петро и, посматривая на медленно
подвигавшиеся к бугру цепи красных, начал нервно поигрывать плеткой.
— Петро, тронь сюда, — попросил Григорий, отходя от цепи в сторону.
Тот подъехал. Григорий, морщась, с видимым недовольством сказал:
— Позиция мне не по душе. Надо бы минуть эти яры. А то обойдут нас с флангу —
беды наберемся. А?
— Чего ты там! — досадливо отмахнулся Петро. — Как это нас обойдут! Я в лизерве
оставил одну сотню, да на худой конец и яры сгодятся. Они не помеха.
— Гляди, парень! — предостерегающе кинул Григорий, не в последний раз быстро