Page 520 - Тихий Дон

ощупывая глазами местность.
Он подошел к своей цепи, оглядел казаков. У многих на руках уже не было варежек и
перчаток. Припекло волнение — сняли. Кое-кто нудился: то шашку поправит, то шпенек
пояса передвинет потуже.
— Командир наш слез с коня, — улыбнулся Федот Бодовсков и насмешливо чуть
покивал в сторону Петра, развалисто шагавшего к цепям.
— Эй ты, генерал Платов! — ржал однорукий Алешка Шамиль, вооруженный только
шашкой. — Прикажи донцам по чарке водки!
— Молчи, водошник! Отсекут тебе красные другую руку, чем до рта понесешь? Из
корыта придется хлебать.
— Но-но!
— А выпил бы, недорого отдал! — вздыхал Степан Астахов и даже русый ус
закручивал, скинув руку с эфеса.
Разговоры по цепи шли самые не подходящие к моменту. И разом смолкли, как только
за Матвеевым курганом октавой бухнуло орудие.
Густой полновесный звук вырвался из жерла комком и долго таял над степью, как
белая пенка дыма, сомкнувшись с отчетливым и укороченно-резким треском разрыва.
Снаряд не добрал расстояния, разорвался в полуверсте от казачьей цепи. Черный дым в
белом лучистом оперенье снега медленно взвернулся над пашней, рухнул, стелясь и
приникая к бурьянам. Сейчас же в красной цепи заработали пулеметы. Пулеметные очереди
выстукивали ночной колотушкой сторожа. Казаки легли в снег, в бурьянок, в щетинистые
безголовые подсолнухи.
— Дым дюже черный! Вроде как от немецкого снаряду! — крикнул Прохор Зыков,
оглядываясь на Григория.
В соседней Еланской сотне поднялся шум. Ветром допахнуло крик:
— Кума Митрофана убило!
Под огнем к Петру подбежал рыжебородый рубежинский сотенный Иванов. Он
вытирал под папахой лоб, задыхался:
— Вот снег — так снег! До чего стрямок — ног не выдернешь!
— Ты чего? — настропалился, сдвигая брови, Петро.
— Мысля пришла, товарищ Мелехов! Пошли ты одну сотню низом, к Дону. Сними с
цепи и пошли. Нехай они низком опушаются и добегут до хутора, а оттель вдарют в тыл
красным. Они обозы, небось, побросали… Ну какая там охрана? Опять же панику наведут.
«Мысля» Петру понравилась. Он скомандовал своей полусотне стрельбу, махнул рукой
стоявшему во весь рост Латышеву и валко зашагал к Григорию. Объяснил, в чем дело,
коротко приказал:
— Веди полусотню. Нажми на хвост!
Григорий вывел казаков, в лощине посадились верхом, шибкой рысью запылили к
хутору.
Казаки выпустили по две обоймы на винтовку, примолкли. Цепи красных легли.
Захлебывались чечеткой пулеметы. У одного из коноводов вырвался раненный шальной
пулей белоногий конь Мартина Шамиля и, обезумев, промчался через цепь рубежинских
казаков, пошел под гору к красным. Пулеметная струя резанула его, и конь на всем скаку
высоко вскинул задком, грянулся в снег.
— Цель в пулеметчиков! — передавали по цепи Петров приказ.
Целили. Били только искусные стрелки — и нашкодили: невзрачный казачишка с
Верхне-Кривского хутора одного за другим переметил пулями трех пулеметчиков, и
«максим» с закипевшей в кожухе, водой умолк. Но перебитую прислугу заменили новые.
Пулемет опять зарокотал, рассеивая смертные семена. Залпы валились часто. Уже заскучали
казаки, все глубже зарываясь в снег. Аникушка докопался до голенькой земли, не переставая
чудить. Кончились у него патроны (их было пять штук в зеленой проржавленной обойме), и
он изредка, высовывая из снега голову, воспроизводил губами звук, очень похожий на