Page 668 - Тихий Дон

С попаса возвращался табун. Мычали коровы, щелкали волосяными нахвостниками
кнутов ребята. Хрипло и прерывисто ревел хуторской бугай. Шелковистый подгудок его и
литая покатая спина в кровь были искусаны оводами. Бугай зло помахивал головой; на ходу
поддев на короткие, широко расставленные рога астаховский плетень, опрокинул его и
пошел дальше. Наталья глянула в окно, сказала:
— А бугай тоже отступал за Дон. Маманя рассказывала: как только застреляли в
хуторе, он прямо с стойла переплыл Дон, в луке и спасался все время.
Григорий молчал, задумавшись. Почему у нее такие печальные глаза? И еще что-то
тайное, неуловимое то появлялось, то исчезало в них. Она и в радости была грустна и как-то
непонятна… Может быть, она прослышала о том, что он в Вешенской встречался с
Аксиньей? Наконец он спросил:
— С чего это ты нынче такая пасмурная? Что у тебя на сердце, Наташа? Ты бы сказала,
а?
И ждал слез, упреков… Но Наталья испуганно ответила:
— Нет, нет, тебе так показалось, я ничего… Правда, я ишо не совсем поздоровела.
Голова кружится, и, ежли нагнусь или подыму что, в глазах темнеет.
Григорий испытующе посмотрел на нее и снова спросил:
— Без меня тут тебе ничего?.. Не трогали?
— Нет, что ты! Я же все время лежала хворая. — И глянула прямо в глаза Григория и
даже чуть-чуть улыбнулась. Помолчав, она спросила: — Рано завтра тронешься?
— С рассветом.
— А передневать нельзя? — В голосе Натальи прозвучала неуверенная, робкая
надежда.
Но Григорий отрицательно покачал головой, и Наталья со вздохом сказала:
— Зараз тебе как… погоны надо надевать?
— Прийдется.
— Ну, тогда сыми рубаху, пришью их, пока видно.
Григорий, крякнув, снял гимнастерку. Она еще не просохла от пота. Влажные пятна
темнели на спине и на плечах, там, где остались натертые до глянца полосы от боевых
наплечных ремней. Наталья достала из сундука выгоревшие на солнце защитные погоны,
спросила:
— Эти?
— Эти самые. Соблюла?
— Мы сундук зарывали, — продевая в игольное ушко нитку, невнятно сказала Наталья,
а сама украдкой поднесла к лицу пропыленную гимнастерку и с жадностью вдохнула такой
родной солоноватый запах пота…
— Чего это ты? — удивленно спросил Григорий.
— Тобой пахнет… — блестя глазами, сказала Наталья и наклонила голову, чтобы
скрыть внезапно проступивший на щеках румянец, стала проворно орудовать иглой.
Григорий надел гимнастерку, нахмурился, пошевелил плечами.
— Тебе с ними лучше! — сказала Наталья, с нескрываемым восхищением глядя на
мужа.
Но он косо посмотрел на свое левое плечо, вздохнул:
— Век бы их не видать. Ничего-то ты не понимаешь!
Они еще долго сидели в горнице на сундуке, взявшись за руки, молча думая о своем.
Потом, когда смерклось и лиловые густые тени от построек легли на остывшую землю,
пошли в кухню вечерять.
И вот прошла ночь. До рассвета полыхали на небе зарницы, до белой зорьки гремели в
вишневом саду соловьи. Григорий проснулся, долго лежал с закрытыми глазами,
вслушиваясь в певучие и сладостные соловьиные выщелки, а потом тихо, стараясь не
разбудить Наталью, встал, оделся, вышел на баз.
Пантелей Прокофьевич выкармливал строевого коня, услужливо предложил: