Page 694 - Тихий Дон

— Нам ее и прилепливать не к чему! Гляди, старая дура, не вздумай ее удерживать,
ежели разговор зайдет. Нехай идет с двора. Мне уж надоело с ней вожжаться. — Пантелей
Прокофьевич взобрался на арбу; погоняя быков, закончил: — Она от работы хоронится, как
собака от мух, а сама все норовит сладкий кусок сожрать да увеяться на игрища. Нам после
Петра, царство ему небесное, такую в семье не держать. Это не баба, а зараза липучая!
Предположения стариков были ошибочны. У Дарьи и в помыслах не было выходить
замуж. О замужестве она не думала, иная у нее на сердце была забота…
Весь этот день Дарья была общительной и веселой. Даже стычка из-за денег не
отразилась на ее настроении. Она долго вертелась перед зеркалом, всячески рассматривая
медаль, раз пять переодевалась, примеряя, к какой кофточке больше всего идет полосатая
георгиевская ленточка, шутила: «Мне бы теперича ишо крестов нахватать!» — потом
отозвала Ильиничну в горенку, сунула ей в рукав две бумажки по двадцать рублей и,
прижимая к груди горячими руками узловатую руку Ильиничны, зашептала: «Это — Петю
поминать… Закажите, мамаша, вселенскую панихиду, кутьи наварите…» — И заплакала…
Но через минуту, еще с блестящими от слез глазами, уже играла с Мишаткой, покрывала его
своей шелковой праздничной шалькой и смеялась так, как будто никогда не плакала и не
знала соленого вкуса слез.
Окончательно развеселилась после того, как с поля пришла Дуняшка. Рассказала ей,
как получала медаль, и шутливо представила, как торжественно говорил генерал и каким
чучелом стоял и смотрел на нее англичанин, а потом, лукаво, заговорщицки подмигнув
Наталье, с серьезным лицом стала уверять Дуняшку, что скоро ей, Дарье, как вдове офицера,
награжденной георгиевской медалью, тоже дадут офицерский чин и назначат ее командовать
сотней старых казаков.
Наталья чинила детские рубашонки и слушала Дарью, подавляя улыбку, а сбитая с
толку Дуняшка, умоляюще сложив руки, просила:
— Дарьюшка! Милая! Не бреши, ради Христа! А то я уж и не пойму, где ты брешешь, а
где правду говоришь. Ты рассказывай сурьезно.
— Не веришь? Ну, значит, ты глупая девка! Я тебе истинную правду говорю.
Офицеры-то все на фронте, а кто будет стариков обучать маршировке и всему такому
прочему, что по военному делу полагается? Вот их и предоставят под мою команду, а уж я с
ними, со старыми чертями, управлюсь! Вот как я ими буду командовать! — Дарья
притворила дверь в кухню, чтобы не видела свекровь, быстрым движением просунула между
ног подол юбки и, захватив его сзади рукой, сверкая оголенными лоснящимися икрами,
промаршировала по горнице, стала около Дуняшки, басом скомандовала: «Старики, смирно!
Бороды поднять выше! Кругом налево ша-а-гай!»
Дуняшка не выдержала и пырскнула, спрятав в ладонях лицо. Наталья сквозь смех
сказала:
— Ох, будет тебе! Ты как не перед добром расходилась!
— Так уж и не перед добром! Да вы его, добро-то, видите? Вас ежли не расчудить, так
вы тут от тоски заплеснеете!
Но этот порыв веселья у Дарьи кончился так же внезапно, как и возник. Спустя полчаса
она ушла к себе в боковушку, с досадой сорвала с груди и кинула в сундук злополучную
медаль; подперев щеки ладонями, долго сидела у окошка, а в ночь куда-то исчезла и
вернулась только после первых петухов.
Дня четыре после этого она прилежно работала в поле.
Покос шел невесело. Не хватало рабочих рук. За день выкашивали не больше двух
десятин. Сено в валках намочил дождь, прибавилось работы: пришлось валки растрясать,
сушить на солнце. Не успели сметать в копны — снова спустился проливной дождь и шел с
вечера до самой зари с осенним постоянством и настойчивостью. Потом установилось ведро,
подул восточный ветер, в степи снова застрекотали косилки, от почерневших копен понесло
сладковато-прогорклым запахом плесени, степь окуталась паром, а сквозь голубоватую
дымку чуть-чуть наметились неясные очертания сторожевых курганов, синеющие русла