Page 699 - Тихий Дон

то хожу козырем. А там черт его знает, может, он и на самом деле не видался с ней, а ходил к
Кудинову. Я же за ним не следила. А раз непойманный, — значит, не вор.
— Догадывалась… — тихо сказала Наталья, вытирая глаза кончиком платка.
— А догадывалась, так чего ж ты у него не допыталась? Эх ты, никудышная! У меня
бы он не открутился! Я бы его в такое щемило взяла, что аж всем чертям тошно стало бы!
— Боялась правду узнать… Ты думаешь — это легко? — блеснув глазами, заикаясь от
волнения, сказала Наталья. — Это ты так… с Петром жили… А мне, как вспомню… как
вспомню все, что пришлось… пришлось пережить… И зараз страшно!
— Ну тогда позабудь об этом, — простодушно посоветовала Дарья.
— Да разве это забывается!.. — чужим, охрипшим голосом воскликнула Наталья.
— А я бы забыла. Дело большое!
— Позабудь ты про свою болезню!
Дарья рассмеялась.
— И рада бы, да она, проклятая, сама о себе напоминает! Слушай, Наташка, хочешь, я у
Аксиньи все дочиста узнаю? Она мне скажет! Накажи господь! Нет такой бабы, чтобы
утерпела, не рассказала об том, кто и как ее любит. По себе знаю!
— Не хочу я твоей услуги. Ты мне и так услужила, — сухо ответила Наталья. — Я не
слепая, вижу, для чего ты рассказала мне про это. Ить не из жалости ты призналась, как
сводничала, а чтобы мне тяжельше было…
— Верно! — вздохнув, согласилась Дарья. — Рассуди сама, не мне же одной страдать?
Дарья слезла с арбы, взяла в руки налыгач, повела устало заплетавшихся ногами быков
под гору. На въезде в проулок она подошла к арбе:
— Эх, Наташка! Что я у тебя хочу спросить… Дюже ты своего любишь?
— Как умею, — невнятно отозвалась Наталья.
— Значит, дюже, — вздохнула Дарья. — А мне вот ни одного дюже не доводилось
любить. Любила по-собачьему, кое-как, как приходилось… Мне бы теперь сызнова жизню
начать, — может, и я бы другой стала?
Черная ночь сменила короткие летние сумерки. В темноте сметывали на базу сено.
Женщины работали молча, и Дарья даже на окрики Пантелея Прокофьевича не отвечала.

XV

Стремительно преследуя отступавшего от Усть-Медведицкой противника,
объединенные части Донской армии и верхнедонских повстанцев шли на север. Под хутором
Шашкином на Медведице разгромленные полки 9-й красной армии пытались задержать
казаков, но были снова сбиты и отступали почти до самой Грязе-Царицынской
железнодорожной ветки, не оказывая решительного сопротивления.
Григорий со своей дивизией участвовал в бою под Шашкином и крепко помог
пехотной бригаде генерала Сутулова, попавшей под фланговый удар. Конный полк
Ермакова, ходивший по приказу Григория в атаку, захватил в плен около двухсот
красноармейцев, отбил четыре станковых пулемета и одиннадцать патронных повозок.
К вечеру с группой казаков первого полка Григорий въехал в Шашкин. Около дома,
занятого штабом дивизии, под охраной полусотни казаков, стояла густая толпа пленных,
белея бязевыми рубахами и кальсонами. Большинство их было разуто и раздето до белья, и
лишь изредка в белесой толпе зеленела грязная защитная гимнастерка.
— До чего белые стали, как гуси! — воскликнул Прохор Зыков, указывая на пленных.
Григорий натянул поводья, повернул коня боком: разыскав в толпе казаков Ермакова,
поманил его к себе пальцем.
— Подъезжай, чего ты по-за чужими спинами хоронишься?
Покашливая в кулак, Ермаков подъехал. Под черными негустыми усами его на
разбитых зубах запеклась кровь, правая щека вздулась и темнела свежими ссадинами. Во
время атаки конь под ним споткнулся на всем скаку, упал, и камнем вылетевший из седла