Page 34 - Здравствуй грусть

ни на что не обращала внимания, крикнула:
«Войдите».

Это оказалась Анна. На мгновение она застыла на пороге, потом улыбнулась:
— Вот что это вы играете?

— В йогу, — сказала я. — Но это не игра, а индийская философия.

Она подошла к столу и взяла книгу в руки. Меня охватила тревога. Книга была открыта
на сотой странице и вся испещрена моими пометками вроде «неосуществимо» или
«утомительно».

— Вы на редкость прилежны, — сказала она. — Но где же пресловутое сочинение о
Паскале, о котором вы столько рассказывали?

И в самом деле, за столом я повадилась рассуждать об одной фразе Паскаля, делая вид,
что размышляю и работаю над ней. Само собой, я не написала о ней ни слова. Я не
шелохнулась. Анна пристально посмотрела на меня и все поняла.

— То, что вы не занимаетесь, а паясничаете перед зеркалом, дело ваше! сказала она. —
Но вот то, что потом вы лжете отцу и мне, уже гораздо хуже. Недаром я удивлялась, что
вы вдруг так пристрастились к умственной деятельности…
Она вышла, а я оцепенела в своих купальных полотенцах, я не могла взять в толк,
почему она называет это «ложью». Я рассуждала о сочинении, чтобы доставить ей
удовольствие, а она вдруг обдала меня презрением. Я уже привыкла, что теперь она
обращалась со мной по-другому, и спокойный, унизительный для меня тон, каким она
высказала мне свое пренебрежение, страшно меня обозлил. Я сорвала с себя
маскарадный наряд, натянула брюки, старую блузку и выбежала из дому. Стояла
палящая жара, но я мчалась сломя голову, подгоняемая чувством, похожим на ярость,
тем более безудержную, что я не могла бы поручиться что меня не мучит стыд. Я
прибежала к вилле, где жил Сирил, и, запыхавшись, остановилась у входа. В полуденном
зное дома казались до странности глубокими, притихшими, ревниво оберегающими свои
тайны. Я поднялась наверх к комнате Сирила: он показал мне ее в тот день, когда мы
были в гостях у его матери. Я открыла дверь, он спал, вытянувшись поперек кровати и
поло-жив щеку на руку. С минуту я глядела на него: впервые за все время нашего
знакомства он показался мне беззащитным и трогательным; я тихо окликнула его; он
открыл глаза и, увидев меня, сразу же сел:

— Ты? Как ты здесь очутилась?
Я сделала ему знак говорить потише: если его мать придет и увидит меня в его комнате,
она может подумать… да и всякий на ее месте подумал бы… Меня вдруг охватил страх, я
шагнула к двери.

— Куда ты? — крикнул Сирил. — Подожди… Сесиль.
Он схватил меня за руку, стал со смехом меня удерживать. Я обернулась и посмотрела
на него, он побледнел — я, наверное, тоже — и выпустил мое запястье. Но тотчас вновь
схватил меня в объятья и повлек за собой. Я смутно думала: это должно было случиться,
должно было случиться. И начался хоровод любви — страх об руку с желанием, с
нежностью, с исступлением, а потом жгучая боль и за нею всепобеждающее
наслаждение. Мне повезло, и Сирил был достаточно бережным, чтобы дать мне познать
его с первого же дня.

Я провела с ним около часа, оглушенная, удивленная. Я привыкла слышать разговоры о
любви, как о чем-то легковесном, я сама говорила о ней без обиняков, с неведением,
свойственным моему возрасту; но теперь мне казалось, что никогда больше я не смогу
говорить о ней так грубо и небрежно. Сирил, прижавшись ко мне, твердил, что хочет на
мне жениться, всю жизнь быть вместе со мной. Мое молчание стало его беспокоить: я
приподнялась на постели, посмотрела на него, назвала своим возлюбленным. Он
склонился надо мной. Я прижалась губами к жилке, которая все еще билась на его шее,
прошептала: «Сирил, мой милый, милый Сирил». Не знаю, было ли мое чувство к нему в
эту минуту любовью, — я всегда была непостоянной и не хочу прикидываться другой. Но