Page 101 - Золотой телёнок

— Сюда! Понимаете? В ящик. Шрайбен, шриб, гешрибен. Писать. Понимаете? Я пишу,
ты пишешь, он пишет, она, оно пишет. Понимаете? Мы, вы, они, оне пишут жалобы и
кладут в сей ящик. Класть} Глагол класть. Мы, вы, они, оне кладут жалобы… И никто их
не вынимает. Вынимать! Я не вынимаю, ты не вынимаешь…

Но тут великий комбинатор увидел в конце коридора широкие бедра Скумбриевича и, не
докончив урока грамматики, побежал за неуловимым общественником.
— Держись, Германия! — поощрительно крикнул немцу Балаганов, устремляясь за
командором.
Но, к величайшей досаде Остапа, Скумбриевич снова исчез, словно бы вдруг
дематериализовался.
— Это уже мистика, - сказал Бендер, вертя головой, только что был человек-и нет его.

Молочные братья в отчаянии принялись открывать все двери подряд. Но уже из третьей
комнаты Балаганов выскочил, как из проруби. Лицо его невралгически скосилось на
сторону.

— Ва-ва, - сказал уполномоченный по копытам, прислоняясь к стене, — ва-ва-ва.
— Что с вами, дитя мое? — спросил Бендер. - Вас кто-нибудь обидел?

— Там, — пробормотал Балаганов, протягивая дрожащую руку.
Остап открыл дверь и увидел черный гроб. Гроб покоился посреди комнаты на
канцелярском столе с тумбами. Остап снял свою капитанскую фуражку и на носках
подошел к гробу. Балаганов с боязнью следил за его действиями. Через минуту Остап
поманил Балаганова и показал ему большую белую надпись, выведенную на гробовых
откосах.
— Видите, Шура, что здесь написано? — сказал он. -“Смерть бюрократизму! ” Теперь вы
успокоились?
Это был прекрасный агитационный гроб, который по большим праздникам геркулесовцы
вытаскивали на улицу и с песнями носили по всему городу. Обычно гроб поддерживали
плечами Скумбриевич, Бомзе, Берлага и сам Полыхаев, который был человеком
демократической складки и не стыдился показываться рядом с подчиненными на
различных шествиях и политкарнавалах. Скумбриевич очень уважал этот гроб и
придавал ему большое значение. Иногда, навесив на себя фартук, Егор собственноручно
перекрашивал гроб заново и освежал антибюрократические лозунги, в то время как в
его кабинете хрипели и закатывались телефоны и разнообразнейшие головы,
просунувшись в дверную щель, грустно поводили очами.

Егор так и не нашелся. Швейцар в фуражке с зигзагом сообщил Бендеру, что товарищ
Скумбриевич минуту тому назад здесь был и только что ушел, уехал купаться на
Комендантский пляж, что давало ему, как он говаривал, зарядку бодрости.

Прихватив на всякий случай Берлагу и растолкав дремавшего за рулем Козлевича,
антилоповцы отправились за город.

Надо ли удивляться тому, что распаленный всем происшедшим Остап не стал медлить и
полез за Скумбриевичем в воду, нисколько не смущаясь тем, что важный разговор о
нечистых акционерных делах придется вести в Черном море.
Балаганов в точности исполнил приказание командора. Он раздел покорного Берлагу,
подвел к воде и, придерживая его обеими руками за талию, принялся терпеливо ждать.
В море, как видно, происходило тяжелое объяснение. Остап кричал, как морской царь.
Слов нельзя было разобрать. Видно было только, что Скумбриевич попытался взять курс
на берег, но Остап отрезал ему дорогу и погнал в открытое море. Затем голоса
усилились, и стали слышны отдельные слова: “Интенсивник! “, “А кто брал? Папа
римский брал?.. “, “При чем тут я?.. ” Берлага давно уже переступал босыми пятами,
оттискивая на мокром песке индейские следы. Наконец, с моря донесся крик:
— Можно пускать!