Page 138 - Золотой телёнок

— У нас такого вопроса уже нет, - сказал Паламидов.
— Как же может не быть еврейского вопроса? - удивился Хирам.

— Нету, Не существует.
Мистер Бурман взволновался. Всю жизнь он писал в своей газете статьи по еврейскому
вопросу, и расстаться с этим вопросом ему было бы больно.
— Но ведь в России есть евреи? - сказал он осторожно.

— Есть, — ответил Паламидов.
— Значит, есть и вопрос?

— Нет. Евреи есть, а вопроса нету. Электричество, скопившееся в вагонном коридоре,
было несколько разряжено появлением Ухудшанского. Он шел к умывальнику с
полотенцем на шее.
— Разговариваете? - сказал он, покачиваясь от быстрого хода поезда. — Ну, ну!

Когда он возвращался назад, чистый и бодрый, с каплями воды на висках, спор охватил
уже весь коридор. Из купе вышли совжурналисты, из соседнего вагона явилось
несколько ударников, пришли еще два иностранца-итальянский корреспондент с
фашистским жетоном, изображающим дикторский пучок и топорик, и немецкий
профессор-востоковед, ехавший на торжество по приглашению Бокса. Фронт спора был
очень широк-от строительства социализма в СССР до входящих на Западе в моду
мужских беретов. И по всем пунктам, каковы бы они ни были, возникали разногласия.
— Спорите? Ну, ну, - сказал Ухудшанский, удаляясь в свое купе.

В общем шуме можно было различить только отдельные выкрики.
— Раз так, - говорил господин Гейнрих, хватая путиловца Суворова за косоворотку, — то
почему вы тринадцать лет только болтаете? Почему вы не устраиваете мировой
революции, о которой вы столько говорите? Значит, не можете? Тогда перестаньте
болтать!
— А мы и не будем делать у вас революции! Сами сделаете.
— Я? Нет, я не буду делать революции,

— Ну, без вас сделают и вас не спросят. Мистер Хирам Бурман стоял, прислонившись к
тисненому кожаному простенку, и безучастно глядел на спорящих. Еврейский вопрос
провалился в какую-то дискуссионную трещину в самом же начале разговора, а другие
темы не вызывали в его душе никаких эмоций. От группы, где немецкий профессор
положительно отзывался о преимуществах советского брака перед церковным,
отделился стихотворный фельетонист, подписывавшийся псевдонимом Гаргантюа. Он
подошел к призадумавшемуся Хираму и стал что-то с жаром ему объяснять. Хирам
принялся слушать, но скоро убедился, что ровно ничего не может разобрать. Между тем
Гаргантюа поминутно поправлял что-нибудь в туалете Хирама, то подвязывая ему
галстук, то снимая с него пушинку, то застегивая и снова расстегивая пуговицу, говорил
довольно громко и, казалось, даже отчетливо. Но в его речи был какой-то неуловимый
дефект, превращавший слова в труху. Беда усугублялась тем, что Гаргантюа любил
поговорить и после каждой фразы требовал от собеседника подтверждения.
— Ведь верно? - говорил он, ворочая головой, словно бы собирался своим большим
хорошим носом клюнуть некий корм. -Ведь правильно?

Только эти слова и были понятны в речах Гаргантюа. Все остальное сливалось в чудный
убедительный рокот. Мистер Бурман из вежливости соглашался и вскоре убежал. Все
соглашались с Гаргантюа, и он считал себя человеком, способным убедить кого угодно и
в чем угодно.
— Вот видите, - сказал он Паламидову, - вы не умеете разговаривать с людьми. А я его
убедил. Только что я ему доказал, и он со мною согласился, что никакого еврейского