Page 102 - Избранное
P. 102

на глазах у публики. Это унижает ейное старушечье достоинство.
                     Вдруг  один  наиболее  из  всех  нервный  гражданин  подходит  до  этого,  который  с
               усиками, и берет его прямо за грудки.
                     — Это, — говорит, — невозможно допущать такие действия. Это издевательство над
               несвободной личностью. Это форменная гримаса нэпа.
                     То есть, когда этого нового взяли за грудки" он побледнел и откинулся. И только потом
               начал возражать.
                     — Позвольте, — говорит, — может быть, никакой гримасы нету? Может быть, это я с
               моей мамашей в город Ленинград еду? Довольно, говорит, оскорбительно слушать подобные
               слова в нарушение кодекса.
                     Тут среди публики некоторое замешательство произошло. Некоторый конфуз: дескать,
               вмешались не в свои семейные дела. Прямо неловко. Оказывается, это всегонавсего мамаша.
                     Наиболее нервный человек не сразу, конечно, сдался.
                     — А пес, — говорит, — ее разберет. На ней афиша не наклеена — мамаша или папаша.
               Тогда объявлять надо при входе.
                     Но после сел у своего окна и говорит:
                     — Извиняюсь все-таки. Мы не знали, что это ваша преподобная мамаша Мы подумали
               как раз, знаете, другое Мол, это, подумали, домашняя прислуга. Тогда извиняемся.
                     До самого Ленинграда который с усиками оскорблялся задним числом за нанесенные
               ему обиды.
                     — Это,  — говорит,  — проехаться не дадут  —  сразу берут за грудки. Затрагивают,  у
               которых, может быть, билеты есть Положите, мамаша, ногу на узел — унести могут. Какие
               такие нашлись особенные. А может быть, я сам с семнадцатого года живу в Ленинграде.
                     Другие пассажиры сидели молча и избегали взгляда этого оскорбленного человека.
                     1927

                                                  ЦАРСКИЕ САПОГИ

                     В  этом  году  в  Зимнем  дворце  разное  царское  барахлишко  продавалось.  Музейный
               фонд, что ли, этим торговал Я не знаю кто.
                     Я с Катериной Федоровной Коленкоровой ходил туда. Ей самовар нужен был на десять
               персон.
                     Самовара, между прочим, там не оказалось. Или царь пил из чайника, или ему носили
               из  кухни  в  каком-нибудь  граненом  стакане,  я  не  знаю,  только  самовары  в  продажу  не
               поступили.
                     Зато других вещей было множество. И вещи, действительно, все очень великолепные.
               Разные  царские  портьеры,  бордюры,  разные  рюмочки,  плевательницы,  сорочки  и  другие
               разные царские штучки. Ну, прямо глаза разбегаются, не знаешь, за что схватиться и какую
               вещь приобрести.
                     Тогда  Катерина  Федоровна  на  свободные  деньги  купила,  заместо  самовара,  четыре
               сорочки из тончайшего мадаполама. Очень роскошные. Царские.
                     Я же вдруг увидел в описи сапоги. Русское голенище, восемнадцать целковых.
                     Я сразу спросил у артельщика, который торговал:
                     — Какие это сапоги, любезный приятель?
                     Он говорит:
                     — Обыкновенно какие — царские.
                     — А какая, — говорю, — мне гарантия, что это царские. Может, говорю, какой-нибудь
               капельдинер трепал, а вы их заместо царских выдаете. Это, говорю, нехорошо, неприлично.
                     Артельщик говорит:
                     — Тут кругом все имущество царской фамилии Мы, говорит, дерьмом не торгуем.
                     — Покажи, — говорю, — товар.
                     Поглядел я сапоги Очень мне ужасно понравились и размер подходящий. И такие они
   97   98   99   100   101   102   103   104   105   106   107