Page 120 - «Детские годы Багрова-внука»

вынесли, стояла только в углу его скамеечка и кровать с веревочным

переплётом, посредине которого лежал тонкий лубок, покрытый войлоком,
а на войлоке спали поочередно который-нибудь из чтецов псалтыря. Чтецов
было двое: дряхлый старик Еким Мысеич и очень молодой, рыжий парень
Василий. Они переменялись, читая день и ночь. Когда я вошел в первый раз
в эту печальную комнату, читал Мысеич медленно и гнуся, плохо разбирая
и в очки церковную печать. В углу стоял высокий столик, накрытый белой
салфеткой, с большим образом, перед которым теплилась жёлтая восковая
свечка; Еким иногда крестился, а иногда и кланялся. Я стоял долго и тихо,
испытывая чувство грустного умиленья. Вдруг мне захотелось самому
почитать псалтырь по дедушке: я еще в Уфе выучился читать церковную
печать. Я попросил об этом Екима, и он согласился. Заставив меня наперед
помолиться богу, Мысеич подставил мне низенькую дедушкину скамеечку,
и я, стоя, принялся читать. Какое-то волненье стесняло мою грудь, я
слышал биение моего сердца, и звонкий голос мой дрожал; но я скоро
оправился и почувствовал неизъяснимое удовольствие. Я читал довольно
долго, как вдруг голос Евсеича, который, вошедши за мной, уже давно

стоял и слушал, перервал меня: «Не будет ли, соколик? – сказал он. – А
читать горазд». Я оглянулся: Мысеич заснул, прислонясь к окошку. Мы
разбудили его, и он, благословясь, принялся за чтенье. Я помолился перед
образом, посмотрел на дедушкину кровать, на которой спал рыжий Васька,
вспомнил всё прошедшее и грустно вышел из комнаты.
Пришёл и девятый день, день поминовенья по усопшем дедушке.
Накануне все, кроме отца и матери, даже двоюродные сёстры, уехали
ночевать в Неклюдово. В девятый же день и отец с матерью, рано поутру,
чтоб поспеть к обедне, уехали туда же. В целом доме оставались одни мы с
сестрицей. Евсеич со мной не расставался, и я упросил его пойти в комнату
дедушки, чтоб ещё раз почитать по нём псалтырь. В горнице так же читал
Мысеич и так же спал рыжий Васька. Хотя я начал читать не без волнения,
но голос мой уже не дрожал, и я читал ещё с большим внутренним

удовольствием, чем в первый раз. Долго и терпеливо слушал Евсеич;
наконец так же сказал: «Не будет ли, соколик? Чай, ножки устали». Мысеич
опять дремал, прислонясь к окошку; я опять помолился богу и даже
поклонился в землю, опять с грустью посмотрел на дедушкину кровать – и
мы вышли. Дедушкиной горницы в этом виде я уже более не видал. Выходя
из комнаты, Евсеич сказал мне: «Вот это хорошо вышло! В Неклюдове
служили по дедушке панихиду на его могилке, а ты, соколик, читал по нём
псалтырь в его горнице», и я чувствовал необыкновенное удовольствие,
смешанное с какой-то даже гордостью.