Page 115 - «Детские годы Багрова-внука»

Я видел, что моей матери всё это было неприятно и противно: она слишком

хорошо знала, что её не любили, что желали ей сделать всякое зло. Она
отвечала холодно, что «никогда никакой власти на себя не возьмёт и что
будет всех уважать и любить, как и прежде». Сели за стол и принялись так
кушать (за исключением моей матери), что я с удивлением смотрел на всех.
Тётушка Татьяна Степановна разливала налимью уху из огромной
кастрюли и, накладывая груды икры и печёнок, приговаривала:
«Покушайте, матушка, братец, сестрица, икорки-то и печёночек-то, ведь
как батюшка-то любил их…» – и я сам видел, как слёзы у ней капали в
тарелку. Точно так же и другие плакали и ели с удивительным аппетитом.
После обеда все пошли спать и спали до вечернего чая. Проходя через
девичью в нашу новую комнату, я с робостью поглядывал в растворённый
коридор, который выходил прямо в залу, откуда слышалось однообразное,
утомительное чтение псалтыря. Отец с матерью также отдыхали, а мы с
сестрицей шёпотом разговаривали. При дневном свете бодрость моя
возвратилась, и я даже любовался яркими лучами солнца. Комната мне
чрезвычайно нравилась; кроме того, что она отдаляла меня от покойника,

она была угольная и одною своей стороною выходила на реку Бугуруслан,
который и зимой не замерзал от быстроты теченья и множества родников.
Он круто поворачивал против самых окон. Вид в снегах быстро бегущей
реки, летняя кухня на острову, высокие к ней переходы, другой остров с
большими и стройными деревьями, опушёнными инеем, а вдали
выпуклоутесистая Челяевская гора – вся эта картина произвела на меня
приятное, успокоительное впечатление. В первый раз почувствовал я, что и
вид зимней природы может иметь свою красоту.
Моё спокойствие продолжалось до сумерек. Сам того не примечая, с
угасающими лучами заходящего солнца терял я свою бодрость. Я боялся
даже идти пить чай в бабушкину комнату, потому что надобно было
проходить в девичьей мимо известного коридора. Мать строго приказала
мне идти. Я имел силу послушаться, но пробежал бегом через девичью,

заткнув уши и отворотясь от коридора. После чаю у бабушки в горнице
начались разговоры о том, как умирал и что завещал исполнить дедушка, а
также о том, что послезавтра будут его хоронить. Мать, заметив, что такие
разговоры меня смущают, сейчас увела нас с сестрой в нашу угловую
комнату, даже пригласила к нам двоюродных сестриц. Они, посидев и
поболтав с нами, ушли, и, когда надобно было ложиться спать, страх опять
овладел мною и так выразился на моём лице, что мать поняла, какую ночь
проведу я, если не лягу спать вместе с нею. Горячею благодарностью к ней
наполнилось моё сердце, когда она сама сказала мне: «Серёжа, ты ляжешь