Page 123 - «Детские годы Багрова-внука»

отец хотел в точности исполнить обещанье, данное им своей матери: выйти

немедленно в отставку, переехать в деревню, избавить свою мать от всех
забот по хозяйству и успокоить её старость. Переезд в деревню и занятия
хозяйством он считал необходимым даже и тогда, когда бы бабушка
согласилась жить с нами в городе, о чем она и слышать не хотела. Он
говорил, что «без хозяина скоро портится порядок и что через несколько
лет не узнаешь ни Старого, ни Нового Багрова». На все эти причины, о
которых отец мой говаривал много, долго и тихо, мать возражала с
горячностью, что «деревенская жизнь ей противна, Багрово особенно не
нравится и вредно для её здоровья, что её не любят в семействе и что её
ожидают там беспрестанные неудовольствия». Впрочем, была ещё важная
причина для переезда в деревню: письмо, полученное от Прасковьи
Ивановны Куролесовой. Узнав о смерти моего дедушки, которого она
называла вторым отцом и благодетелем, Прасковья Ивановна писала к
моему отцу, что «нечего ему жить по пустякам в Уфе, служить в каком-то
суде из трехсот рублей жалованья, что гораздо будет выгоднее заняться
своим собственным хозяйством, да и ей, старухе, помогать по её хозяйству.

Оно же и кстати, потому что Старое Багрово всего пятьдесят вёрст от
Чурасова, где она постоянно живет». В заключение письма она писала, что
«хочёт узнать в лицо Софью Николавну, с которою давно бы пора её
познакомить; да и наследников своих она желает видеть». Письмо это отец
несколько раз читал матери и доказывал, что тут и рассуждать нечего, если
не хотим прогневать тётушку и лишиться всего. Против этих слов мать
ничего не возражала. Я и прежде составил себе понятие, что Прасковья
Ивановна – какая-то сила, повелительница, нечто вроде покойной
государыни, а теперь ещё больше утвердился в моих мыслях. Споры,
однако, продолжались, отец не уступал, и всё, чего могла добиться мать,
состояло в том, что отец согласился не выходить в отставку немедленно, а
отложил это намерение до совершенного выздоровления матери от будущей
болезни, то есть до лета. Будущую болезнь объяснили мне ожидаемым

появлением сестрицы или братца. Написали письмо к Прасковье Ивановне
и не один раз его перечитывали; заставляли и меня написать по линейкам,
что «я очень люблю бабушку и желаю её видеть». Я не мог любить, да и
видеть не желал Прасковью Ивановну, потому что не знал её, и, понимая,
что пишу ложь, всегда строго осуждаемую у нас, я откровенно спросил:
«Для чего меня заставляют говорить неправду?» Мне отвечали, что когда я
узнаю бабушку, то непременно полюблю и что я теперь должен её любить,
потому что она нас любит и хочет нам сделать много добра. Дальнейших
возражений и вопросов моих не стали слушать.