Page 193 - «Детские годы Багрова-внука»

Полный таких мыслей, воротился я домой и принялся передавать матери

мои впечатления и желание работать. Она смеялась, а я горячился; наконец
она с важностью сказала мне: «Выкинь этот вздор из головы. Пашня и
бороньба – не твоё дело. Впрочем, если хочешь попробовать – я позволяю».
Через несколько времени действительно мне позволили попробовать
бороновать землю. Оказалось, что я никуда не годен: не умею ходить по
вспаханной земле, не умею держать вожжи и править лошадью, не умею
заставить её слушаться. Крестьянский мальчик шёл рядом со мной и
смеялся. Мне было стыдно и досадно, и я никогда уже не поминал об этом.
Именно в эту пору житья моего в Багрове я мало проводил времени с
моей милой сестрицей и как будто отдалился от неё, но это нисколько не
значило, чтоб я стал меньше её любить. Причиною этого временного
отдаления были мои новые забавы, которые она, как девочка, не могла
разделять со мной, и потом – мое приближение к матери. Говоря со мной,
как с другом, мать всегда высылала мою сестрицу и запрещала мне
рассказывать ей наши откровенные разговоры. Она не так горячо любила
её, как меня, и менее ласкала. Я был любимец, фаворит, как многие

называли меня, и, следовательно, балованное дитя. Я долго оставался
таким, но это никогда не мешало горячей привязанности между мной и
остальными братьями и сёстрами. Бабушка же и тётушка ко мне не очень
благоволили, а сестрицу мою любили; они напевали ей в уши, что она
нелюбимая дочь, что мать глядит мне в глаза и делает всё, что мне угодно,
что «братец – всё, а она – ничего»; но все такие вредные внушения не
производили никакого впечатления на любящее сердце моей сестры, и
никакое чувство зависти или негодования и на одну минуту никогда не
омрачали светлую доброту её прекрасной души.
Мать по-прежнему не входила в домашнее хозяйство, а всем
распоряжалась бабушка, или, лучше сказать, тётушка; мать заказывала
только кушанья для себя и для нас, но в то же время было слышно и
заметно, что она настоящая госпожа в доме и что всё делается или

сделается, если она захочет, по её воле. Несмотря на мой ребячий возраст, я
понимал, что моей матери все в доме боялись, а не любили (кроме Евсеича
и Параши), хотя мать никому и грубого слова не говаривала. Эту мудрёную
загадку тогда рано было мне разгадывать.
По просухе перебывали у нас в гостях все соседи, большею частью
родные нам. Приезжали также и Чичаговы, только без старушки Мертваго;
разумеется, мать была им очень рада и большую часть времени проводила в
откровенных, задушевных разговорах наедине с Катериной Борисовной,
даже меня высылала. Я мельком вслушался раза два в её слова и догадался,