Page 188 - «Детские годы Багрова-внука»
P. 188

возраст, я сделался её другом, поверенным и узнал много такого, чего не

               мог понять, что понимал превратно и чего мне знать не следовало…
                     Между тем как только слила полая вода и река пришла в свою летнюю
               межень,  даже  прежде,  чем  вода  совершенно  прояснилась,  все  дворовые
               начали  уже  удить.  Я  сказал  всё,  потому  что  тогда  удил  всякий,  кто  мог
               держать в руке удилище, даже некоторые старухи, ибо только в эту пору, то
               есть с весны, от цвета черёмухи до окончания цвета калины, чудесно брала
               крупная рыба, язи, головли и лини. Стоило сбегать пораньше утром на один
               час, чтоб принесть, по крайней мере, пару больших язей, упустив столько
               же  или  больше,  и  вот  у  целого  семейства  была  уха,  жареное  или  пирог.
               Евсеич  уже  давно  удил  и,  рассказывая  мне  свои  подвиги,  обыкновенно
               говорил:  «Это,  соколик,  ещё  не  твое  уженье.  Теперь  ещё  везде  мокро  и
               грязно,  а  вот  недельки  через  две  солнышко  землю  прогреет,  земля
               повысохнет: к тем порам я тебе и удочки приготовлю».
                     Пришла  пора  и  моего  уженья,  как  предсказывал  Евсеич.  Теперь
               погода, простояв несколько дней, на Фоминой неделе ещё раз переменилась
               на сырую и холодную, что, однако ж, ничему не мешало зеленеть, расти и

               цвести. Потом опять наступило тёплое время и сделалось уже постоянным.
               Солнце  прогрело  землю,  высушило  грязь  и  тину.  Евсеич  приготовил  мне
               три удочки: маленькую, среднюю и побольше, но не такую большую, какие
               употреблялись  для  крупной  рыбы;  такую  я  и  сдержать  бы  не  мог.  Отец,
               который ни разу ещё не ходил удить, может быть, потому, что матери это
               было  неприятно,  пошёл  со  мною  и  повёл  меня  на  пруд,  который  был
               спущен. В спущенном пруде удить и ловить рыбу запрещалось, а на реке
               позволялось везде и всем. Я видел, что мой отец сбирался удить с большой
               охотой. «Ну, что теперь делать, Серёжа, на реке? – говорил он мне дорогой
               на мельницу, идя так скоро, что я едва поспевал за ним. – Кивацкий пруд
               пронесло, и его нескоро запрудят; рыбы теперь в саду мало. А вот у нас на
               пруду вся рыба свалилась в материк, в трубу, и должна славно брать. Ты
               ещё в первый раз будешь удить в Бугуруслане; пожалуй, после Сергеевки

               тебе  покажется,  что  в  Багрове  клюет  хуже».  Я  уверял,  что  в  Багрове  всё
               лучше. В прошлом лете я не брал в руки удочки, и хотя настоящая весна
               так сильно подействовала на меня новыми и чудными своими явлениями –
               прилётом  птицы  и  возрождением  к  жизни  всей  природы,  –  что  я  почти
               забывал об уженье, но тогда, уже успокоенный от волнений, пресыщенный,
               так сказать, тревожными впечатлениями, я вспомнил и обратился с новым
               жаром к страстно любимой мною охоте, и чем ближе подходил я к пруду,
               тем нетерпеливее хотелось мне закинуть удочку. Спущенный пруд грустно
               изумил  меня.  Обширное  пространство,  затопляемое  обыкновенно  водою,
   183   184   185   186   187   188   189   190   191   192   193