Page 25 - «Детские годы Багрова-внука»

травы для лошадей купили у башкирцев. Великолепная урёма окружала

нас. Необыкновенное разнообразие ягодных деревьев и других древесных
пород, живописно перемешанных, поражало своей красотой. Толстые, как
брёвна, черемухи были покрыты уже потемневшими ягодами; кисти
рябины и калины начинали краснеть; кусты чёрной спелой смородины
распространяли в воздухе свой ароматический запах; гибкие и цепкие
стебли ежевики, покрытые крупными, ещё зелеными ягодами, обвивались
около всего, к чему только прикасались; даже малины было много. На всё
это очень любовался и указывал мне отец; но, признаюся, удочка так засела
у меня в голове, что я не мог вполне почувствовать окружавшую меня
пышную и красивую урёму. Как только мы напились чаю, я стал просить
отца, чтоб он показал мне уженье. Наконец мы пошли, и Евсеич с нами. Он
уже вырубил несколько вязовых удилищ, наплавки сделали из толстого
зелёного камыша, лёсы привязали и стали удить с плота, поверя словам
башкирцев, что тут «ай-ай, больно хороша берёт рыба». Евсеич приготовил
мне самое легонькое удилище и навязал тонкую лёсу с маленьким крючком;
он насадил крошечный кусочек мятого хлеба, закинул удочку и дал мне

удилище в правую руку, а за левую крепко держал меня отец: ту же минуту
наплавок привстал и погрузился в воду, Евсеич закричал: «Тащи,
тащи…» – и я с большим трудом вытащил порядочную плотичку. Я весь
дрожал, как в лихорадке, и совершенно не помнил себя от радости. Я
схватил свою добычу обеими руками и побежал показать её матери; Евсеич
провожал меня. Мать не хотела верить, чтоб я мог сам поймать рыбу, но,
задыхаясь и заикаясь от горячности, я уверял её, ссылаясь на Евсеича, что
точно я вытащил сам эту прекрасную рыбку; Евсеич подтвердил мои слова.
Мать не имела расположения к уженью, даже не любила его, и мне было
очень больно, что она холодно приняла мою радость; а к большому горю,
мать, увидя меня в таком волнении, сказала, что это мне вредно, и
прибавила, что не пустит, покуда я не успокоюсь. Она посадила меня подле
себя и послала Евсеича сказать моему отцу, что пришлет Серёжу, когда он

отдохнет и придет в себя. Это был для меня неожиданный удар; слёзы так и
брызнули из моих глаз, но мать имела твердость не пустить меня, покуда я
не успокоился совершенно. Немного погодя отец сам пришёл за мной.
Мать была недовольна. Она сказала, что, отпуская меня, и не воображала,
что я сам стану удить. Но отец уговорил мать позволить мне на этот раз
поймать ещё несколько рыбок, и мать, хотя не скоро, согласилась. Как я
благодарил моего отца! Я не знаю, что бы сделалось со мной, если б меня
не пустили. Мне кажется, я бы непременно захворал с горя. Сестрица стала
проситься со мной, и как уженье было всего шагах в пятидесяти, то