Page 26 - «Детские годы Багрова-внука»

отпустили и её с няней посмотреть на наше рыболовство. Когда мы

пришли, отец показал мне несколько крупных окуней и плотиц, которых он
выудил без меня: другая рыба в это время не брала, потому что было уже
поздно и жарко, как объяснял мне Евсеич. Я выудил еще несколько
плотичек, и всякий раз почти с таким же восхищением, как и первую. Но
как мать отпустила меня на короткое время, то мы скоро воротились. Отец
приказал повару Макею сварить и зажарить несколько крупных окуней, а
всю остальную рыбу отдал людям, чтоб они сварили себе уху.
Уженье просто свело меня с ума! Я ни о чем другом не мог ни думать,
ни говорить, так что мать сердилась и сказала, что не будет меня пускать,
потому что я от такого волнения могу захворать; но отец уверял её, что это
случилось только в первый раз и что горячность моя пройдет; я же был
уверен, что никогда не пройдет, и слушал с замирающим сердцем, как
решается моя участь. Удочка, дрожащий и ныряющий наплавок, согнутое
от тяжести удилище, рыба, трепещущая на лёсе, приводили меня при одном
воспоминании в восторг, в самозабвение. Всё остальное время на кормёжке
я был невесел и не смел разговаривать о рыбках ни с отцом, ни с сестрицей,

да и все были как будто чем-то недовольны. В таком расположении духа
отправились мы в дальнейший путь. Мать дорогой принялась мне
растолковывать, почему не хорошо так безумно предаваться какой-нибудь
забаве, как это вредно для здоровья, даже опасно; она говорила, что,
забывая все другие занятия для какой-нибудь охоты, и умненький мальчик
может поглупеть, и что вот теперь, вместо того чтоб весело смотреть в
окошко, или читать книжку, или разговаривать с отцом и матерью, я сижу
молча, как будто опущенный в воду. Всё это она говорила и нежно и
ласково, и я как будто почувствовал правду её слов, успокоился несколько и
начал вслух читать свою книжку. Между тем к вечеру пошёл дождь, дорога
сделалась грязна и тяжела; высунувшись из окошка, я видел, как налипала
земля к колёсам и потом отваливалась от них толстыми пластами; мне это
было любопытно и весело, а лошадкам нашим накладно, и они начинали

приставать. Кучер Трофим, наклонясь к переднему окну, сказал моему отцу,
что дорога стала тяжела, что нам не доехать засветло до Парашина, что мы
больно запоздаем и лошадей перегоним, и что не прикажет ли он заехать
для ночёвки в чувашскую деревню, мимо околицы которой мы будем
проезжать. Отец мой и сам уже говорил об этом; мы поутру проехали сорок
верст да после обеда надо было проехать сорок пять – это было уже
слишком много, а потому он согласился на предложение Трофима. Хотя
матери моей и не хотелось бы ночевать в Чувашах, которые по
неопрятности своей были ей противны, но делать было нечего, и