Page 61 - «Детские годы Багрова-внука»

Николавна, – продолжал он, – сынок твой плакса, на всех тоску нагнал, и

козулька от него немало поплакала. Я уж на него прикрикнул маленько, так
он поунялся». Мать отвечала, что я привык к ней во время своей
продолжительной болезни. Милая моя сестрица была так смела, что я с
удивлением смотрел на неё: когда я входил в комнату, она побежала мне
навстречу с радостными криками: «Маменька приехала, тятенька
приехал!» – а потом с такими же восклицаниями перебегала от матери к
дедушке, к отцу, к бабушке и к другим; даже вскарабкалась на колени к
дедушке.
Отец с матерью приехали перед обедом часа за два. После обеда все
разошлись, по обыкновению, отдыхать, а мы остались одни. Я рассказывал
отцу и матери подробно всё время нашего пребывания без них. Я не
понимал, что должен был произвесть мой рассказ над сердцем горячей
матери; не понимал, что моему отцу было вдвойне прискорбно его слушать.
Впрочем, если б я и понимал, я бы всё рассказал настоящую правду, потому
что был приучен матерью к совершенной искренности. Несколько раз мать
перерывала мой рассказ; глаза её блестели, бледное её лицо вспыхивало

румянцем, и прерывающимся от волнения голосом начинала она говорить
моему отцу не совсем понятные мне слова; но отец всякий раз
останавливал её знаком и успокаивал словами: «Побереги себя, ради бога,
пожалей Серёжу. Что он должен подумать?..» И всякий раз мать овладевала
собой и заставляла меня продолжать рассказ. Когда я кончил, она выслала
нас с сестрой в залу, приказав няньке, чтобы мы никуда не ходили и сидели
тихо, потому что хочет отдохнуть; но я скоро догадался, что мы высланы
для того, чтобы мать с отцом могли поговорить без нас. Я даже слышал
сквозь запертую и завешанную дверь сначала выразительный и явственный
шёпот, а потом и жаркий разговор вполголоса, причём иногда вырывались
и громкие слова. Понимая дело только вполовину, я, однако, догадывался,
что маменька гневается за нас на дедушку, бабушку и тётушку и что мой
отец за них заступается; из всего этого я вывел почему-то такое

заключение, что мы должны скоро уехать, в чем и не ошибся.
Я, в свою очередь, расспросил также отца и мать о том, что случилось
с ними в Оренбурге. Из рассказов их и разговоров с другими я узнал, к
большой моей радости, что доктор Деобольт не нашёл никакой чахотки у
моей матери, но зато нашел другие важные болезни, от которых и начал
было лечить её; что лекарства ей очень помогли сначала, но что потом она
стала очень тосковать о детях и доктор принужден был её отпустить; что он
дал ей лекарств на всю зиму, а весною приказал пить кумыс, и что для
этого мы поедем в какую-то прекрасную деревню, и что мы с отцом и