Page 74 - «Детские годы Багрова-внука»

прощенья у Волкова – я не согласился. Он предложил мне съесть тарелку

супу – я отказался, говоря, что «если маменька прикажет, то я буду есть, а
сам я кушать не хочу». Вскоре после Авенариуса пришла мать; я видел, что
она очень встревожена; она приказала мне есть, и я с покорностью
исполнил приказание, хотя пища была мне противна. Мать спросила меня:
«Ты не чувствуешь своей вины перед Петром Николаичем, не
раскаиваешься в своём поступке, не хочешь просить у него прощенья?» Я
отвечал, что я перед Петром Николаичем не виноват, а если маменька
прикажет, то прощения просить буду. «Ты упрямишься, – сказала мать. –
Когда ты одумаешься, то пришли за мной Евсеича: тогда и я прощу тебя».
Евсеич подал свечку и поставил её на окошко. Мать ушла, приказав ему
остаться со мной, сесть у дверей и ничего не говорить. После пищи я вдруг
почувствовал себя нездоровым: голова разболелась, и мне стало жарко.
Дремота начала овладевать мною, коленки постепенно сгибались, наконец
усталость одолела меня, я сам не помню, как сползли мои ноги, я присел в
углу и крепко заснул. После рассказали мне, что Евсеич и сам задремал, что
когда пришёл отец, то нашёл нас обоих спящими. Я проснулся уже тогда,

когда Авенариус щупал мою голову и пульс; он приказал отнести меня в
детскую и положить в постель; у меня сделался сильный жар и даже бред.
Проснувшись, или, лучше сказать, очувствовавшись на другой день поутру,
очень не рано, в слабости и всё ещё в жару, я не вдруг понял, что около
меня происходило. Наконец всё стало мне ясно: я захворал от волнения и
усталости, моя болезнь всех перепугала, а мать привела в отчаяние.
Действительно, сбылись мои мечты, хотя от других причин. Все
почувствовали свои вины: дядя Сергей Николаич сидел возле меня и
плакал; Волков стоял за дверью, тоже почти плакал и не смел войти, чтоб
не раздражить больного; отец очень грустно смотрел на меня, а мать –
довольно было взглянуть на её лицо, чтоб понять, какую ночь она провела!
Вошёл Авенариус и всех от меня выгнал, приказав на некоторое время
оставить меня в совершенном покое. Я выздоровел не вдруг. Дня через два,

когда я не лежал уже в постели, а сидел за столиком и во что-то играл с
милой сестрицей, которая не знала, как высказать свою радость, что братец
выздоравливает, – вдруг я почувствовал сильное желание увидеть своих
гонителей, выпросить у них прощенье и так примириться с ними, чтоб
никто на меня не сердился. Я сейчас вызвал из спальной мать и сказал ей,
чего мне хочется. Мать обняла меня и заплакала от радости (как она мне
сказала), что у меня такое доброе сердце. Волков был в это время у дядей, и
они все трое ту же минуту пришли ко мне. Я с полной искренностью
просил их простить меня, особенно Волкова. Меня целовали и обещали