Page 34 - Вечера на хуторе близ Диканьки
P. 34
Козак идёт по улице, бренчит рукою по струнам и подплясывает. Вот он тихо остановился
перед дверью хаты, уставленной невысокими вишнёвыми деревьями. Чья же это хата? Чья
это дверь? Немного помолчавши, заиграл он и запел:
Сонце низенько, вечір близенько,
Вийди до мене, моє серденько!
— Нет, видно, крепко заснула моя ясноокая красавица! — сказал козак, окончивши песню и
приближаясь к окну. — Галю! Галю! ты спишь или не хочешь ко мне выдти? Ты боишься,
верно, чтобы нас кто не увидел, или не хочешь, может быть, показать белое личико на холод!
Не бойся: никого нет. Вечер тёпел. Но если бы и показался кто, я прикрою тебя свиткою,
обмотаю своим поясом, закрою руками тебя — и никто нас не увидит. Но если бы и повеяло
холодом, я прижму тебя поближе к сердцу, отогрею поцелуями, надену шапку свою на твои
беленькие ножки. Сердце моё, рыбка моя, ожерелье! выгляни на миг. Просунь сквозь
окошечко хоть белую ручку свою… Нет, ты не спишь, гордая дивчина! — проговорил он
громче и таким голосом, каким выражает себя устыдившийся мгновенного унижения. — Тебе
любо издеваться надо мною, прощай!
Тут он отворотился, насунул набекрень свою шапку и гордо отошёл от окошка, тихо
перебирая струны бандуры. Деревянная ручка у двери в это время завертелась: дверь
распахнулась со скрыпом, и девушка на поре семнадцатой весны, обвитая сумерками, робко
оглядываясь и не выпуская деревянной ручки, переступила через порог. В полуясном мраке
горели приветно, будто звёздочки, ясные очи; блистало красное коралловое монисто, и от
орлиных очей парубка не могла укрыться даже краска, стыдливо вспыхнувшая на щеках её.
— Какой же ты нетерпеливый! — говорила она ему вполголоса — Уже и рассердился! Зачем
выбрал ты такое время: толпа народу шатается то и дело по улицам… Я вся дрожу…
— О, не дрожи, моя красная калиночка! Прижмись ко мне покрепче! — говорил парубок,
обнимая её, отбросив бандуру, висевшую на длинном ремне у него на шее, и садясь вместе с
нею у дверей хаты. — Ты знаешь, что мне и часу не видать тебя горько.
— Знаешь ли, что я думаю? — прервала девушка, задумчиво потопив в него свои очи. — Мне
всё что-то будто на ухо шепчет, что вперёд нам не видаться так часто. Недобрые у вас люди:
девушки все глядят так завистливо, а парубки… Я примечаю даже, что мать моя с недавней
поры стала суровее приглядывать за мною. Признаюсь, мне веселее у чужих было.
Какое-то движение тоски выразилось на лице её при последних словах.
— Два месяца только в стороне родной и уже соскучилась! Может, и я надоел тебе?
— О, ты мне не надоел, — молвила она усмехнувшись. — Я тебя люблю, чернобровый козак!
За то люблю, что у тебя карие очи, и как поглядишь ты ими — у меня как будто на душе
усмехается: и весело, и хорошо ей; что приветливо моргаешь ты чёрным усом своим, что ты
идёшь по улице, поёшь и играешь на бандуре, и любо слушать тебя.
— О моя милая девушка! — вскрикнул парубок, целуя и прижимая её сильнее к груди своей.
— Постой! полно, Левко! Скажи наперёд, говорил ли ты с отцом своим?
— Что? — сказал он, будто проснувшись. — Что я хочу жениться, а ты выйти за меня замуж
— говорил.
Page 34/115
