Page 95 - Вечера на хуторе близ Диканьки

— Лжёшь, собачий сын! вишь, как мухи напали на усы! Я по глазам вижу, что хватил с
полведра. Эх, козаки! что за лихой народ! всё готов товарищу, а хмельное высушит сам. Я,
пани Катерина, что-то давно уже был пьян. А?

— Вот давно! а в прошедший…

— Не бойся, не бойся, больше кружки не выпью! А вот и турецкий игумен влазит в дверь! —
проговорил он сквозь зубы, увидя нагнувшегося, чтобы войти в дверь, тестя.

— А что ж это, моя дочь! — сказал отец, снимая с головы шапку и поправив пояс, на котором
висела сабля с чудными каменьями, — солнце уже высоко, а у тебя обед не готов.

— Готов обед, пан отец, сейчас поставим! Вынимай горшок с галушками! — сказала пани
Катерина старой прислужнице, обтиравшей деревянную посуду. — Постой, лучше я сама
выну, — продолжала Катерина, — а ты позови хлопцев.

Все сели на полу в кружок: против покута пан отец, по левую руку пан Данило, по правую руку
пани Катерина и десять наивернейших молодцов в синих и жёлтых жупанах.

— Не люблю я этих галушек! — сказал пан отец, немного поевши и положивши ложку, —
никакого вкуса нет!

«Знаю, что тебе лучше жидовская лапша», — подумал про себя Данило.

— Отчего же, тесть, — продолжал он вслух, — ты говоришь, что вкуса нет в галушках? Худо
сделаны, что ли? Моя Катерина так делает галушки, что и гетьману редко достаётся есть
такие. А брезгать ими нечего. Это христианское кушанье! Все святые люди и угодники божии
едали галушки.

Ни слова отец; замолчал и пан Данило.

Подали жареного кабана с капустою и сливами.

— Я не люблю свинины! — сказал Катеринин отец, выгребая ложкою капусту.

— Для чего же не любить свинины? — сказал Данило. — Одни турки и жиды не едят
свинины.

Ещё суровее нахмурился отец.

Только одну лемишку с молоком и ел старый отец и потянул вместо водки из фляжки, бывшей
у него в пазухе, какую-то чёрную воду.

Пообедавши, заснул Данило молодецким сном и проснулся только около вечера; сел и стал
писать листы в козацкое войско; а пани Катерина начала качать ногою люльку, сидя на
лежанке. Сидит пан Данило, глядит левым глазом на писание, а правым в окошко. А из
окошка далеко блестят горы и Днепр. За Днепром синеют леса. Мелькает сверху
прояснившееся ночное небо. Но не далёким небом и не синим лесом любуется пан Данило:
глядит он на выдавшийся мыс, на котором чернел старый замок. Ему почудилось, будто
блеснуло в замке огнём узенькое окошко. Но всё тихо. Это, верно, показалось ему. Слышно
только, как глухо шумит внизу Днепр и с трёх сторон, один за другим, отдаются удары
мгновенно пробудившихся волн. Он не бунтует. Он, как старик, ворчит и ропщет; ему всё не
мило; всё переменилось около него; тихо враждует он с прибережными горами, лесами,
лугами и несёт на них жалобу в Чёрное море.

Вот по широкому Днепру зачернела лодка, и в замке снова как будто блеснуло что-то.
Потихоньку свистнул Данило, и выбежал на свист верный хлопец.

Page 95/115