Page 13 - Робинзон Крузо

были теперь даже на лицах матросов. Я несколько раз слышал, как сам

капитан, проходя мимо меня из своей каюты, бормотал вполголоса:
«Господи, смилуйся над нами, иначе мы погибли, всем нам конец», – что не
мешало ему, однако, зорко наблюдать за работами по спасению корабля.
Поначалу на всю эту суматоху я взирал в отуплении, неподвижно лежа в
своей каюте рядом со штурвалом, и даже не знаю хорошенько, что я
чувствовал. Мне было трудно вернуть прежнее покаянное настроение
после того, как я сам его презрел и ожесточил свою душу; мне казалось,
что смертный ужас раз и навсегда миновал и что эта буря пройдет
бесследно, как и первая. Но, повторяю, когда сам капитан, проходя мимо,
обмолвился о грозящей нам гибели, я неимоверно испугался. Я выбежал из
каюты на палубу; никогда в жизни не приходилось мне видеть такой
зловещей картины: на море вздымались валы вышиной с гору, и такая гора
опрокидывалась на нас каждые три-четыре минуты. Когда, собравшись с
духом, я огляделся вокруг, то увидел тяжкие бедствия. На двух тяжело
нагруженных судах, стоявших неподалеку от нас на якоре, были обрублены
все мачты. Кто-то из наших матросов крикнул, что корабль, стоявший в

полумиле от нас впереди, пошел ко дну. Еще два судна сорвало с якорей и
унесло в открытое море на произвол судьбы, ибо ни на том, ни на другом
не оставалось ни одной мачты. Мелкие суда держались лучше других – им
было легче маневрировать; но два или три из них тоже унесло в море, и они
промчались борт о борт мимо нас, убрав все паруса, кроме одного
кормового кливера.
В конце дня штурман и боцман стали упрашивать капитана позволить
им срубить фок-мачту. Капитан долго упирался, но боцман принялся
доказывать, что, если фок-мачту оставить, судно непременно затонет, и он
согласился, а когда снесли фок-мачту, грот-мачта начала так шататься и так
сильно раскачивать судно, что пришлось снести и ее и таким образом
освободить палубу.
Судите сами, что должен был испытывать все это время я – юнец и

новичок, незадолго перед тем испугавшийся небольшого волнения. Но если
после стольких лет память меня не обманывает, не смерть была мне
страшна тогда; во сто крат сильнее ужасала меня мысль о том, что я
изменил своему решению прийти с повинной к отцу и вернулся к прежним
химерическим стремлениям, и мысли эти, усугубленные ужасом перед
бурей, приводили меня в состояние, которого не передать никакими
словами. Но самое худшее было еще впереди. Буря продолжала
свирепствовать с такой силой, что, по признанию самих моряков, им
никогда не случалось видеть подобной. Судно у нас было крепкое, но от