Page 71 - Белый пудель

содрогается и внезапно с страшным грохотом исчезает из глаз, проваливается под землю.
Проходит минута, другая, в продолжение которых ничего не слышно, кроме пыхтенья машины
и лязганья бегущей цепи, и другая платформа, – но уже не с углем, а битком набитая
мокрыми, черными и дрожащими от холода людьми, вылетает из-под земли, точно
выброшенная наверх какой-то таинственной, невидимой и страшной силой. И эта смена
людей и угля продолжается быстро, точно, однообразно, как ход огромной машины.

Васька Ломакин, или, как его прозвали шахтеры, вообще любящие хлесткие прозвища,
Васька Кирпатый[1], стоит над отверстием главного ствола, поминутно извергающего из своих
недр людей и уголь, и, слегка полуоткрыв рот, пристально смотрит вниз. Васька –
двенадцатилетний мальчик с совершенно черным от угольной пыли лицом, на котором
наивно и доверчиво смотрят голубые глаза, и со смешно вздернутым носом. Он тоже должен
сейчас спуститься в шахту, но люди его партии еще не собрались, и он дожидается их.

Васька всего полгода как пришел из далекой деревни. Безобразный разгул и разнузданность
шахтерской жизни еще не коснулись его чистой души. Он не курит, не пьет и не
сквернословит, как его однолетки – рабочие, которые все поголовно напиваются по
воскресеньям до бесчувствия, играют на деньги в карты и не выпускают папиросы изо рта.
Кроме «Кирпатого», у него есть еще кличка «Мамкин», данная ему за то, что, поступая на
службу, на вопрос штейгера: «Ты, поросенок, чей будешь?» – он наивно ответил: «А мамкин!»
– что вызвало взрыв громового хохота и бешеный поток восхищенной ругани всей смены.

Васька до сих пор не может привыкнуть к угольной работе и к шахтерским нравам и обычаям.
Величина и сложность шахтенного дела подавляет его бедный впечатлениями ум, и, хотя он
в этом не дает себе отчета, шахта представляется ему каким-то сверхъестественным миром,
обиталищем мрачных, чудовищных сил. Самое таинственное существо в этом мире –
бесспорно, машинист.

Вот он сидит в своей кожаной засаленной куртке, с сигарой в зубах и с золотыми очками на
носу, бородатый и насупленный. Ваське он отлично виден сквозь стеклянную перегородку,
отделяющую машинную часть. Что это за человек? Да полно: и человек ли он еще? Вот он, не
сходя с места и не выпуская изо рта сигары, тронул какую-то пуговку, и вмиг заходила
огромная машина, до сих пор неподвижная и спокойная, загремели цепи, с грохотом полетела
вниз платформа, затряслось все деревянное строение шахты. Удивительно!.. А он сидит себе
как ни в чем не бывало и покуривает. Потом он надавил еще какую-то шишечку, потянул за
какую-то стальную палку, и в секунду все остановилось, присмирело, затихло… «Может быть,
он слово такое знает?» – не без страха думает, глядя на него, Васька.

Другой – загадочный и притом облеченный необыкновенной властью человек – старший
штейгер Павел Никифорович. Он полный хозяин в темном, сыром и страшном подземном
царстве, где среди глубокого мрака и тишины мелькают красные точки отдаленных фонарей.
По его приказаниям ведутся новые галереи и делаются забои.

Павел Никифорович очень красив, но неразговорчив и мрачен, как будто общение с
подземными силами наложило на него особую, загадочную печать. Его физическая сила
стала легендой среди шахтеров, и даже такие «фартовые» хлопцы, как Бухало и Ванька Грек,
дающие тон буйному направлению умов, отзываются о старшем штейгере с оттенком
почтения.

Но неизмеримо выше Павла Никифоровича и машиниста стоит во мнении Васьки директор
шахты – француз Карл Францевич. У Васьки нет даже сравнений, которыми он мог бы
определить размеры могущества этого сверхчеловека. Он может сделать все, решительно
все на свете, что ему только ни захочется. От мановения его руки, от одного его взгляда
зависит жизнь и смерть всех этих табельщиков, десятников, шахтеров, нагрузчиков и
подвозчиков, которые тысячами кормятся около завода. Всюду, где только показывается его

Page 71/111