Page 72 - Белый пудель

высокая прямая фигура и бледное лицо с черными блестящими усами, тотчас же чувствуется
общее напряжение и растерянность. Когда он говорит с человеком, то смотрит ему прямо в
глаза своими холодными большими глазами, но смотрит так, как будто разглядывает сквозь
этого человека что-то такое, видимое ему одному. Раньше Васька не мог себе представить,
что существуют на свете люди, подобные Карлу Францевичу. От него даже и пахнет как-то
особенно, какими-то удивительными сладкими цветами. Этот запах Васька уловил однажды,
когда директор прошел мимо него в двух шагах, конечно, даже не заметив крошечного
мальчугана, который стоял без шапки, с раскрытым ртом, провожая испуганными глазами
проносящееся земное божество.

– Эй ты, Кирпатый, полезай, что ли! – услышал Васька над своим ухом грубый оклик.

Васька встрепенулся и бросился к платформе. Садилась та партия, при которой он состоял
подручным. Собственно, ближайших начальников у него было двое: дядя Хрящ и Ванька
Грек. С ними вместе он помещался на одних нарах в общей казарме, с ними же постоянно
работал в шахте и при них же нес в свободное время многочисленные домашние
обязанности, в круг которых входило главным образом беганье в ближайший кабак
«Свидание друзей» за водкой и огурцами. Дядя Хрящ принадлежал к числу старых шахтеров,
измотавшихся и обезличившихся на долгой непосильной работе. У него не было разницы
между добрым и злым делом, между буйной выходкой и трусливым прятаньем за чужую
спину. Он рабски шел за большинством, бессознательно прислушивался к сильным и давил
слабого, и в шахтерской среде он не пользовался, несмотря на свои преклонные лета, ни
уважением, ни влиянием. Ванька Грек, наоборот, до известной степени руководил
общественным мнением и сильными страстями всей казармы, где самыми вескими
аргументами служили занозистое слово и крепкий кулак, в особенности если он был вооружен
тяжелым и острым кайлом[2].

В этом мире бурных, пылких, отчаянных натур каждое взаимное столкновение принимало
преувеличенно острый характер. Казарма напоминала собой огромную клетку, битком
набитую хищным зверьем, где растеряться, оказать минутную нерешительность – равнялось
погибели. Обыкновенный, деловой разговор, товарищеская шутка переходили в страшный
взрыв ненависти. Только что мирно беседовавшие люди бешено вскакивали с места, лица
бледнели, руки судорожно стискивали рукоятку ножа или молота, из дрожащих опененных губ
вылетали вместе с брызгами слюны ужасные ругательства… В первые дни своей шахтерской
жизни, присутствуя при таких сценах, Васька весь обомлевал от испуга, чувствуя, как у него
холодеет в груди и как его руки становятся слабыми и влажными.

Если в такой зверской среде Ванька Грек пользовался некоторым, сравнительным
уважением, то это до известной степени говорит об его нравственных качествах. Он был в
состоянии работать по целым неделям, не отрываясь от дела, с каким-то озлобленным
упорством, для того чтобы спустить в одну ночь все заработанные этим нечеловеческим
трудом деньги. Трезвый, он был несообщителен и молчалив, а будучи пьяным, нанимал
музыканта, вел его в трактир и заставлял играть, а сам сидел против него, пил водку
стаканами и плакал. Потом неожиданно вскакивал с перекосившимся лицом и налитыми
кровью глазами и начинал «разносить». Что или кого разносить – ему было все равно;
просила исхода порабощенная долгим трудом натура… Начинались безобразные, кровавые
драки во всех концах завода и продолжались до тех пор, пока мертвый сон не валил с ног
этого необузданного человека.

Но – как это ни странно – Ванька Грек оказывал Кирпатому нечто похожее на заботу или,
вернее, внимание. Конечно, это внимание выражалось в суровой и грубой форме и
сопровождалось скверными словами, без которых не обходится шахтер даже в самые лучшие
свои минуты, однако, несомненно, это внимание существовало. Так, например, Ванька Грек
устроил мальчугана в самом лучшем месте на нарах, ногами к печке, несмотря на протест
дяди Хряща, которому это место раньше принадлежало. В другой раз, когда загулявший

Page 72/111