Page 74 - Белый пудель

время он почти совсем не спал, и теперь его нервы были возбуждены до крайней степени.

– Н-да, братец мой, хорошо, нечего сказать, – не унимался дядя Хрящ. – Как это ты
десятника-то облаял? Очень прекрасно…

– Не зуди, – коротко отрезал Грек.

– Чего зудить, я не зужу, – отозвался дядя Хрящ, которому всего обиднее было то
обстоятельство, что ему не удалось принять участия во вчерашнем разгуле. – А только,
братец ты мой, тебе теперь конторы не миновать. Позовут тебя, друга милого, к расчету. Уж
это как пить дать…

– Отстань!

– Чего там отстань. Это, голубчик, не то что в трактире бильярды выворачивать. Сергей
Трифоныч так и сказал: пускай, говорит, он теперь у меня хорошенько попросится. Пускай…

– Замолчи, собака! – вдруг резко обернулся к старику Грек, и его глаза злобно сверкнули в
темноте галереи.

– Мне что ж! Я ничего, я молчу, – замялся дядя Хрящ.

До места работы было почти полторы версты. Свернув с главной магистрали, партия еще
долго шла узкими коленчатыми галерейками. Кое-где нужно было нагибаться, чтобы не
коснуться головой потолка. Воздух с каждой минутой делался сырее и удушливее.

Наконец они дошли до своей лавы.

В ее узком и тесном пространстве нельзя было работать ни стоя, ни сидя; приходилось
отбивать уголь, лежа на спине, что составляет самый трудный и тяжелый род шахтерского
искусства. Дядя Хрящ и Грек медленно и молча разделись, оставшись нагими до пояса,
зацепили свои лампочки за выступы стенок и легли рядом. Грек чувствовал себя совсем
нехорошо. Три бессонные ночи и продолжительное отравление скверной водкой мучительно
давали себя знать. Во всем теле ощущалась тупая боль, точно кто-то исколотил его палкой,
руки слушались с трудом, голова была так тяжела, как будто ее набили каменным углем.
Однако Грек ни за что бы не уронил шахтерского достоинства, выдав чем-нибудь свое
болезненное состояние.

Молча, сосредоточенно, со стиснутыми зубами вбивал он кайло в хрупкий, звенящий уголь.
Временами он как будто бы забывался. Все исчезало из его глаз: и низкая лава, и тусклый
блеск угольных изломов, и дряблое тело лежащего с ним рядом дяди Хряща. Мозг точно
засыпал мгновениями, в голове однообразно, до тошноты надоедливо, звучали мотивы
вчерашней шарманки, но руки сильными и ловкими движениями продолжали привычную
работу. Отбивая над своей головой пласт за пластом, Грек почти бессознательно
передвигался на спине все выше и выше, далеко оставив за собой слабосильного товарища.

Мелкий уголь брызгами летел из-под его кайла, осыпая его вспотевшее лицо. Выворотив
большой кусок, Грек только на минуту задерживался, чтобы оттолкнуть его ногой, и опять со
злобной энергией уходил в работу. Васька успел уже два раза наполнить тачку и отвезти ее
на главную магистраль, где в общих кучах ссыпался уголь, добытый в боковых галереях.
Когда он возвращался во второй раз порожняком, его еще издали поразили какие-то
странные звуки, раздававшиеся из отверстия лавы. Кто-то стонал и хрипел, как будто бы его
душили за горло. Сначала у Васьки мелькнула в голове мысль, что шахтеры дерутся. Он
остановился в испуге, но его окликнул взволнованный голос дяди Хряща:

– Что же ты стал, щенок? Иди сюда скорее.

Page 74/111