Page 78 - Белый пудель

десятерых, попадаясь ежеминутно кому-нибудь под ноги, и только усиливала общую суету,
царившую обыкновенно на праздниках в рудневском доме.

Семья Рудневых принадлежала к одной из самых безалаберных, гостеприимных и шумных
московских семей, обитающих испокон века в окрестностях Пресни, Новинского и Конюшков и
создавших когда-то Москве ее репутацию хлебосольного города. Дом Рудневых – большой
ветхий дом доекатерининской постройки, со львами на воротах, с широким подъездным
двором и с массивными белыми колоннами у парадного, – круглый год с утра до поздней ночи
кишел народом. Приезжали без всякого предупреждения, «сюрпризом», какие-то соседи по
наровчатскому или инсарскому имению, какие-то дальние родственники, которых до сих пор
никто в глаза не видал и не слыхал об их существовании, – и гостили по месяцам. К Аркаше и
Мите десятками ходили товарищи, менявшие с годами свою оболочку, сначала гимназистами
и кадетами, потом юнкерами и студентами и, наконец, безусыми офицерами или
щеголеватыми, преувеличенно серьезными помощниками присяжных поверенных. Девочек
постоянно навещали подруги всевозможных возрастов, начиная от Катиных сверстниц,
приводивших с собою в гости своих кукол, и кончая приятельницами Лидии, которые говорили
о Марксе и об аграрной системе и вместе с Лидией стремились на Высшие женские курсы. На
праздниках, когда вся эта веселая, задорная молодежь собиралась в громадном рудневском
доме, вместе с нею надолго водворялась атмосфера какой-то общей наивной, поэтической и
шаловливой влюбленности.

Эти дни бывали днями полной анархии, приводившей в отчаяние прислугу. Все условные
понятия о времени, разграниченном, «как у людей», чаем, завтраком, обедом и ужином,
смешивались в шумной и беспорядочной суете. В то время, когда одни кончали обедать,
другие только что начинали пить утренний чай, а третьи целый день пропадали на катке в
Зоологическом саду, куда забирали с собой гору бутербродов. Со стола никогда не убирали,
и буфет стоял открытым с утра до вечера. Несмотря на это, случалось, что молодежь,
проголодавшись совсем в неуказанное время, после коньков или поездки на балаганы,
отправляла на кухню депутацию к Акинфычу с просьбой приготовить «что-нибудь
вкусненькое». Старый пьяница, но глубокий знаток своего дела, Акинфыч сначала
обыкновенно долго не соглашался и ворчал на депутацию. Тогда в ход пускалась тонкая
лесть: говорили, что теперь уже перевелись в Москве хорошие повара, что только у стариков
и сохранилось еще неприкосновенным уважение к святости кулинарного искусства, и так
далее. Кончалось тем, что задетый за живое Акинфыч сдавался и, пробуя на большом пальце
острие ножа, говорил с напускной суровостью:

– Ладно уж, ладно… будет петь-то… Сколько вас там, галчата?

Ирина Алексеевна Руднева – хозяйка дома – почти никогда не выходила из своих комнат,
кроме особенно торжественных, официальных случаев. Урожденная княжна Ознобишина,
последний отпрыск знатного и богатого рода, она раз навсегда решила, что общество ее
мужа и детей слишком «мескинно»[3] и «брютально»[4], и потому равнодушно
«иньорировала»[5] его, развлекаясь визитами к архиереям и поддержанием знакомства с
такими же, как она сама, окаменелыми потомками родов, уходящих в седую древность.
Впрочем, мужа своего Ирина Алексеевна не уставала даже и теперь тайно, но мучительно
ревновать. И она, вероятно, имела для этого основания, так как Аркадий Николаевич,
известный всей Москве гурман, игрок и щедрый покровитель балетного искусства, до сих пор
еще, несмотря на свои пятьдесят с лишком лет, не утратил заслуженной репутации дамского
угодника, поклонника и покорителя. Даже и теперь его можно было назвать красавцем, когда
он, опоздав на десять минут к началу действия и обращая на себя общее внимание, входил в
зрительную залу Большого театра – элегантный и самоуверенный, с гордо поставленной на
осанистом туловище, породистой, слегка седеющей головой.

Аркадий Николаевич редко показывался домой, потому что обедал он постоянно в
Английском клубе, а по вечерам ездил туда же играть в карты, если в театре не шел

Page 78/111