Page 83 - Белый пудель

взволнованный; он искал глазами Лидию, но ее уже не было в зале.

– Прекрасно играете, голубчик. Большое удовольствие нам доставили, – ласково улыбался
Аркадий Николаевич, подходя к музыканту и протягивая ему руку. – Только я боюсь, что вы…
как вас величать-то, я не знаю.

– Азагаров, Юрий Азагаров.

– Боюсь я, милый Юрочка, не повредит ли вам играть целый вечер? Так вы, знаете ли, без
всякого стеснения скажите, если устанете. У нас найдется здесь кому побренчать. Ну, а
теперь сыграйте-ка нам какой-нибудь марш побравурнее.

Под громкие звуки марша из «Фауста» были поспешно зажжены свечи на елке. Затем
Аркадий Николаевич собственноручно распахнул настежь двери столовой, где толпа
детишек, ошеломленная внезапным ярким светом и ворвавшейся к ним музыкой, точно
окаменела в наивно изумленных забавных позах. Сначала робко, один за другим, входили
они в залу и с почтительным любопытством ходили кругом елки, задирая вверх свои милые
мордочки. Но через несколько минут, когда подарки уже были розданы, зала наполнилась
невообразимым гамом, писком и счастливым звонким детским хохотом. Дети точно опьянели
от блеска елочных огней, от смолистого аромата, от громкой музыки и от великолепных
подарков. Старшим никак не удавалось собрать их в хоровод вокруг елки, потому что то один,
то другой вырывался из круга и бежал к своим игрушкам, оставленным кому-нибудь на
временное хранение.

Тина, которая после внимания, оказанного ее отцом Азагарову, окончательно решила взять
мальчика под свое покровительство, подбежала к нему с самой дружеской улыбкой.

– Пожалуйста, сыграйте нам польку.

Азагаров заиграл, и перед его глазами закружились белые, голубые и розовые платьица,
короткие юбочки, из-под которых быстро мелькали белые кружевные панталончики, русые и
черные головки в шапочках из папиросной бумаги. Играя, он машинально прислушивался к
равномерному шарканью множества ног под такт его музыки, как вдруг необычайное
волнение, пробежавшее по всей зале, заставило его повернуть голову ко входным дверям.

Не переставая играть, он увидел, как в залу вошел пожилой господин, к которому, точно по
волшебству, приковались глаза всех присутствующих. Вошедший был немного выше
среднего роста и довольно широк в кости, но не полн. Держался он с такой изящной,
неуловимо небрежной и в то же время величавой простотой, которая свойственна только
людям большого света. Сразу было видно, что этот человек привык чувствовать себя
одинаково свободно и в маленькой гостиной, и перед тысячной толпой, и в залах королевских
дворцов. Всего замечательнее было его лицо – одно из тех лиц, которые запечатлеваются в
памяти на всю жизнь с первого взгляда: большой четырехугольный лоб был изборожден
суровыми, почти гневными морщинами; глаза, глубоко сидевшие в орбитах, с повисшими над
ними складками верхних век, смотрели тяжело, утомленно и недовольно; узкие бритые губы
были энергично и крепко сжаты, указывая на железную волю в характере незнакомца, а
нижняя челюсть, сильно выдвинувшаяся вперед и твердо обрисованная, придавала
физиономии отпечаток властности и упорства. Общее впечатление довершала длинная грива
густых, небрежно заброшенных назад волос, делавшая эту характерную, гордую голову
похожей на львиную…

Юрий Азагаров решил в уме, что новоприбывший гость, должно быть, очень важный
господин, потому что даже чопорные пожилые дамы встретили его почтительными улыбками,
когда он вошел в залу, сопровождаемый сияющим Аркадием Николаевичем. Сделав
несколько общих поклонов, незнакомец быстро прошел вместе с Рудневым в кабинет, но
Юрий слышал, как он говорил на ходу о чем-то просившему его хозяину:

Page 83/111