Page 12 - В дурном обществе

волнующимся морем к последним лачугам предместья, появлялись вдруг колдовские
«закруты»,[7] то никто не мог вырвать их с большею безопасностью для себя и жнецов, как
пан Тыбурций. Если зловещий «пугач»[8] прилетал по вечерам на чью-нибудь крышу и
громкими криками накликал туда смерть, то опять приглашали Тыбурция, и он с большим
успехом прогонял зловещую птицу поучениями из Тита Ливия.

Никто не мог бы также сказать, откуда у пана Тыбурция явились дети, а между тем, факт,
хотя и никем не объясненный, стоял налицо… даже два факта: мальчик лет семи, но рослый
и развитой не по летам, и маленькая трехлетняя девочка. Мальчика пан Тыбурций привел,
или, вернее, принес с собой с первых дней, как явился сам на горизонте нашего города. Что
же касается девочки, то, по-видимому, он отлучался, чтобы приобрести ее, на несколько
месяцев в совершенно неизвестные страны.

Мальчик, по имени Валек, высокий, тонкий, черноволосый, угрюмо шатался иногда по городу
без особенного дела, заложив руки в карманы и кидая по сторонам взгляды, смущавшие
сердца калачниц. Девочку видели только один или два раза на руках пана Тыбурция, а затем
она куда-то исчезла, и где находилась — никому не было известно.

Поговаривали о каких-то подземельях на униатской горе около часовни, и так как в тех краях,
где так часто проходила с огнем и мечом татарщина, где некогда бушевала панская
«сваволя» (своеволие) и правили кровавую расправу удальцы-гайдамаки, подобные
подземелья очень нередки, то все верили этим слухам, тем более, что ведь жила же
где-нибудь вся эта орда темных бродяг. А они обыкновенно под вечер исчезали именно в
направлении к часовне. Туда своею сонною походкой ковылял «профессор», шагал
решительно и быстро пан Тыбурций; туда же Туркевич, пошатываясь, провожал свирепого и
беспомощного Лавровского; туда уходили под вечер, утопая в сумерках, другие темные
личности, и не было храброго человека, который бы решился следовать за ними по
глинистым обрывам. Гора, изрытая могилами, пользовалась дурной славой. На старом
кладбище в сырые осенние ночи загорались синие огни, а в часовне сычи кричали так
пронзительно и звонко, что от криков проклятой птицы даже у бесстрашного кузнеца
сжималось сердце.

III. Я и мой отец

— Плохо, молодой человек, плохо! — говорил мне нередко старый Януш из замка, встречая
меня на улицах города в свите пана Туркевича или среди слушателей пана Драба.

И старик качал при этом своею седою бородой.

— Плохо, молодой человек, — вы в дурном обществе!.. Жаль, очень жаль сына почтенных
родителей, который не щадит семейной чести.

Действительно, с тех пор как умерла моя мать, а суровое лицо отца стало еще угрюмее, меня
очень редко видели дома. В поздние летние вечера я прокрадывался по саду, как молодой
волчонок, избегая встречи с отцом, отворял посредством особых приспособлений свое окно,
полузакрытое густою зеленью сирени, и тихо ложился в постель. Если маленькая сестренка
еще не спала в своей качалке в соседней комнате, я подходил к ней, и мы тихо ласкали друг
друга и играли, стараясь не разбудить ворчливую старую няньку.

А утром, чуть свет, когда в доме все еще спали, я уж прокладывал росистый след в густой,
высокой траве сада, перелезал через забор и шел к пруду, где меня ждали с удочками такие
же сорванцы-товарищи, или к мельнице, где сонный мельник только что отодвинул шлюзы и

Page 12/41