Page 26 - Евпатий Коловрат

словно ряской, подёрнувшееся дурной славой — будто бы стали в окрестностях того озера
пропадать люди, а иные, всё же бродившие там вечерней порой, видели издали навевавшую
жуть тень вроде человека, что бродила по берегам. Сейчас достаточно было переправиться
по льду через Оку и двинуться дальше — берегами рассекшей пополам Струб-остров протоки
на веску с голядским именем Юхта, прикорнувшую в снегах у озера Ратное.

В этих местах любил охотиться когда-то Государь с родичами, дружиной, гостями. И сейчас
на снегу было немало следов — лосей, оленей, кабанов, лисиц, совсем уж нитяные стежки
белок бурундуков, лесных мышей. И таким безмятежным покоем дышал зимний лес, что
оставалось только дивиться — как только не пятнают чистый снег их обугленные души.

Ехали в молчании. Шли кони — под сёдлами и заводные, — покачивались в сёдлах всадники,
сидела на дровнях, рядом с Медведь-камнем, уложив на него руки, седая княгиня. Воевода
даже оглянулся на неё — настолько переменилось её лицо. Не стаял лёд, но будто солнце
озарило тот лёд, рассыпалось искрами, хоть и ехали они спиной к снижающемуся светилу.

Уже пора было показаться из-за мыска Юхте, и заворочалась, выпуская когти, в груди тоска
при виде вечернего неба, чистого, как зеркальце у губ покойника. Однако пришлые миновали
этот край стороною — не было на берегу пожарища и мёртвых тел. Но и живых голосов
слышно не было, и низкорослые лесные лаечки не выскочили из-под ворот навстречу
приезжим, и избы успели выстыть.

Молчаливая, обезлюдевшая весь могла показаться ночным сном, видением. Однако воеводе
доводилось видеть подобное — доезжая с дружиной в лесные чащобы, к тамошним
сидельцам — вятичам, голяди, её родне — муроме с мещерой. Лесные люди часто
предпочитали уходить от грозы в болотные и чащобные потаенки, оставляя опасным чужакам
пустые деревни. Юхтинский люд смутили, стронули с места неведомым чудом ушедшие от
орды беженцы. Уцелевшие ратники разбитой государевой рати? Смерды, сумевшие в ночи
пройти мимо дозоров чужаков? Как знать ныне… Люди собрали нехитрый скарб — и канули в
лесные дебри, в топи за Ратным озером. Ищи, чужак, — найдёшь свою смерть от пущенной
из-под заснеженной еловой лапы стрелы, в жадной пасти волчьей ямы.

— Воевода! — окликнула с дровень седая княгиня. — Скликай удальцов на ночлег. Здесь
встанем.

Воевода развернул коня, подъехал к дровням:

— Не рановато ли, госпожа? День впустую потеряем. Засветло до Пертова угора не доедем,
а к полуночи успели бы.

— Успеть, воевода, успели бы. Иное дело — что нам на том угоре делать, коли не готовы
мы? Говорила я, угор — дверь. И я её в одиночку не отворю ныне. Помощь мне ваша
надобна. А чтоб помогать — вам бы поспать первым делом, и вам, и коням вашим отдых
нужен. Есть у нас ещё день, воевода. И день этот нам пригодится. Непростое это дело, такие
двери открывать. Нелёгкое.

Въехали в безмолвную Юхту сторожась — станет с лесовиков оставить отчаянных стрелков.
Не оставили — крепко испугались жутких вестей, пахнувших гарью и кровью… За
переметённые позёмкой, той самой позёмкой, что схоронила и оплакала жителей убитых
городов и сёл, лесные тропки ушли все.

В Юхте нашёлся сеновал, еда для коней и конюшни, приют для них же. Вот амбаров здесь не
было. Зерно по давней привычке, ещё с тех пор, когда здесь вятичи воевали голядь да
мещеру с муромой, хранили в стороне от жилья, в укромных лесных ямах-житницах.

Воевода подошёл к пустой избе, чуть побольше иных — не иначе, старостиной. Не то чтобы

Page 26/125