Page 69 - Евпатий Коловрат

должно… и должен… и должно… должен… долг…

С каждым повторением глупым несторианином этого слова присутствовавшие в белом шатре
всё глубже вжимали головы в плечи, всё крепче прикипали взорами к узорам ковров, не смея
взглянуть на всё более и более спокойное лицо Джихангира, как никогда похожее на тонкой
резьбы тангутскую или чжурчженьскую статуэтку из слоновой кости. Один одноглазый
сухорукий аталык в простом чёрном чапане с беспокойством косился на единственную
подвижную чёрточку молодого владыки — трепещущие, выгнувшиеся спинами разъярённых
кошек тонкие ноздри. Вот сейчас задёргается нежное, как лепесток лотоса, веко, прикрывшее
грозовые тучи потемневших от гнева глаз — и ударит страшная молния ярости Джихангира.

И тут вдруг послышался спокойный голос Нишань-Удаган:

— Э, седая борода, я чего-то не поняла — зачем ты своего Ису сыном божьим зовёшь? Тебя
послушать — шаман как шаман.

— К-какой шаман?! — поперхнулся от удивления епископ, из-под чёрных густых бровей
воззрившись на бабу в косматой шубе, невесть чего делающую в Джихангировом шатре.

— О! — одобрительно крякнула Нишань-Удаган. — Седая борода — умная голова, не зря
говорят. Какой он шаман, твой Иса? Паршивенький шаман, непутёвый. Силы много, мудрости
совсем нет. Три дня умирал, только-то! Мой учитель, Холонгото Убгэн-багши, месяц мёртвый
лежал, к Эрлиг-Номун-хану ходил, я, недостойная глупая девка, на две недели помирала,
твой Иса три дня только побыл, э-э! По воде ходил — а зачем? Так молодые шаманы дурят,
пока в них Сила играет. Зачем у перевозчика кусок мяса отнимать? Или к больному он
спешил? Нет, просто Силу показывал, хвалился. Плохой шаман. Духов гонял — так на то и
шаман, чтоб духов гонять, когда они в людей влазят. А мёртвых зачем из могилы поднимал,
тревожил попусту? Ведь опять ни за чем делал — Силу свою показывал. Молодой, глупый —
сперва помереть надо, Силы на том свете набраться, потом дела делать, а у него всё
навыворот. Дерево загубил — оно-де зимой плодов не дало. Дурное дело нехитрое. Вон у
Холонгото Убгэн-багши деревья за день из земли поднимались — это Сила. А воду в кумыс
переводил, бездельников собирал да пятью лепёшками кормил — разве на такие дела Сила
даётся? Я тебе скажу, седая борода, куда твой Иса вознёсся, когда от Эрлиг-Номун-хана —
как ты его зовёшь, Шатан, да? — когда от Шатана назад пришёл. Он мудрости-то набрался,
вспомнил, чего творил, ой, стыдно ему стало, вот и улетел с глаз людских подальше. Да и
Силы-то, поди, немного осталось, порастряс на пустяки. Иначе бы не плакал, когда к кресту
прибивали. Шаману это пустяк, шаман себя сам копьём протыкает — и ничего ему с того не
будет.

Епископ нипочем бы не сумел вставить хоть слово во вроде бы неспешную речь
Нишань-Удаган. Впрочем, надо было ещё выдавить это слово — и этого-то несторианин
сделать не мог, только пучил глаза под выгнутыми чёрными бровями да наливался багровым
соком, не в силах не то что заговорить — вздохнуть от возмущения, растерянности и гнева.

А шаманка проворно подхватилась с места и внезапным движением закинула вверх подол
меховой шубы, прикусив его крепкими белыми зубами. Только-только открывший наконец-то
рот несторианин поперхнулся так и не произнесёнными словами. Под шубой не было ничего,
кроме вовсе ещё не старого тела шаманки, и тело это, помимо всякой воли епископа,
приковало взгляд давным-давно не видевшего женской наготы старика.

Однако ж и сиятельные ханы, и нукеры в синих чапанах не бросили на тело Нишань-Удаган
ни взгляда. Во-первых, многие слышали от дедов и бабок, что ещё в дни их юности лицо и
тело Нишань-Удаган не отличались от нынешних. Во-вторых, всё знали, Кто ходит в
любовниках у шаманов и шаманок, и не было охотников пробудить Их ревность. Разве только
Джихангир приподнял бровь и с сытым любопытством огладил взглядом холмы и впадины

Page 69/125