Page 76 - Евпатий Коловрат

есь была мертва. Здесь люди не молили о пощаде, не метались всполошенными курицами,
не прыскали по норам-домам полевыми мышами. Здесь, едва завидев чужаков, мужчины
похватали охотничьи рогатины и секиры. Не один незваный гость лёг замертво на
заснеженных улочках.

Такого пришлые не прощали. И весь умерла. Вся, до последнего человека. Молодая луна
лила свет на холодные лица, искажённые гневом, мукой — или спокойные. Страх остывал
только на лицах детей.

Уходя, чужаки запалили деревню. Сейчас она догорала, чадила.

Чурыня выехал на поляну против дома старосты. Над ним высился чур — хранитель веси.
Кто-то из чужеземцев не поленился изуродовать деревянное лицо палицей. Хранивший от
нежити, от живых врагов чур не уберёг и себя.

«А меня бы, будь ты цел, пустил? — беззвучно спросил Чурыня деревянного заступника
мёртвой веси. — Я ведь теперь, считай, тоже нежить… навий».

Искалеченный хранитель молчал.

Молчали и воины, пришедшие с Чурыней. Гридень Коловрата, из меньших, Верешко
назвищем. И сторонники… или живые, как их называли в дружине, отличая и от поднятых, и
от своих — прошедших Пертов угор.

Вятич Налист.

Вятич Заруба.

Русин Горазд из Москова.

Русин Перегуда из Углича.

Братья-голядины — Ачкас с Игамасом.

И бывший гридень Роман.

Ворота старостина двора стояли распахнуты настежь. Во дворе лежали двое молодых
парней — и женщины. Одно было хорошо — одежда на женщинах была нетронута. Ночные
исчезновения десятков и сотен, а после — рассказы отпущенных живьём сделали своё дело
— чужаки больше не отходили от орды дальше, чем на день пути, и, отходя, старались не
задерживаться лишнего мига. На потеху с бабами больше времени не теряли.

Их просто убивали на месте.

Переглянулся с Верешком.

«Ну… давай, что ли…»

«С Хозяином!»

Губы — уже привычно — зашептали Навье слово. Привычно холод и онемение поползли по
гортани, по нёбу, по языку… будто жевал крепкую мяту пополам с полынью.

Каждый раз, произнося эти слова, каждый раз, поднимая ими мёртвого, подчиняя зверя или
птицу, он чувствовал, что стена, отделяющая его от живых, растёт и крепнет, отращивая всё
новые прясла, башни и заборола. То же самое было, когда поднимался после смертельных
для живых ударов, заращивал губительные раны.

Page 76/125