Page 89 - Евпатий Коловрат

деревянной церкви.

Он открыл глаза.

И позабыл, о чём хотел говорить с запершимся в храме сотником.

За спиною Чурыни, за спинами его воинов, живых и поднятых, вдоль реки катилась,
расплёскиваясь по заснеженным полям, орда. Не сотня. Не две. Даже не пять.

— Чурыня! — заорал он, и в голос с ним радостно завизжал что-то чужак с колокольни.

Чурыня разворачивался вместе с конём. Медленно, очень медленно — и он, и сам Роман
казались сейчас бывшему гридню погибшего князя увязшими в смоле жуками. Грохнуло за
спиною — и чудовищной силы толчок распахнул большую деревянную створу, ударившую
его, отбросившую на стену, притиснувшую к этой стене.

Две дюжины вылетели во двор. Засвистели палицы и сабли ордынцев. Упали наземь первые
поднятые. И три аркана разом оплели Чурыню, сдёрнули с коня, так, что вышибло дух.
Очухался раньше, чем сделал бы на его месте это живой, начал подниматься — и едва
перехватил в прыжке кинувшегося на него прямо с седла сотника Белкатгина.

На миг они замерли — стоящий на одном колене Чурыня удерживал сотника на весу за
пластины кожаного панциря и за руку в кожаном же наруче, Белкатгин левой рукой впился в
ухватившую его за грудки руку навьего, а правой старался дотянуться до его горла ножом,
яростно хрипя что-то.

Это длилось мгновение. А потом случилось то, что разум Чурыни уложил в одну цепь много
позже.

Откуда-то раздался гортанный крик — одно слово в несколько глоток. Потом — низкое
короткое гудение. А потом — шелест, похожий на тот, что звучит в березняке во время
летнего дождя. И в это само мгновение лицо чужеземца, надвинувшееся почти вплотную к его
лицу, сделалось каким-то потерянным — а потом пустым. Нож выпал из разжавшихся
пальцев.

Из груди сотника проклюнулось жало стрелы. Потом — ещё одной.

Стрелы падали с сереющего неба густым дождём, гвоздя всех без разбору — людей и коней,
живых, поднятых и навьего, русичей и чужаков.

Поднятые бесцельно ходили кругом, густо усаженные стрелами. Вот прошла рядом та, что
была матерью маленькой Раньки, глядя ледяными глазами на торчащие из тела древки,
касаясь их пальцами.

Четвёртая стрела разнесла ей правую половину лица. Тело, почти обезглавленное,
завалилось медленно, не сгибаясь, — как деревянная колода.

Метнулась из открытых дверей церкви девушка — и тут же с криком рухнула наземь,
пробитая двумя стрелами сразу.

А стрелы продолжали падать.

Две вошли в грудь. Одна в живот. Тело корчилось, выталкивая прочь сталь и дерево,
сращивая порванное, разрубленное, проткнутое. Не было слов для той боли, что он
чувствовал в такие мгновения. Ещё одна ударила в шлем и сорвала его, едва не раздробив
горло бармицей. Одной рукой — другой выдирал стрелу из ребёр — расстегнул бармицу,
бросил прочь шлем. Почти тут же следующая стрела снесла почти начисто правую скулу и

Page 89/125