Page 233 - Преступление и наказание
P. 233

виновен,  то  уж,  конечно,  можно,  во  всяком  случае,  чего-нибудь  существенного  от  него
               дождаться;  позволительно  даже  и  на  самый  неожиданный  результат  рассчитывать.  На
               характер ваш я тогда рассчитывал, Родион Романыч, больше всего на характер-с! Надеялся
               уж очень тогда на вас.
                     — Да  вы…  да  что  же  вы,  теперь-то  всё  так  говорите, —  пробормотал  наконец
               Раскольников, даже не осмыслив хорошенько вопроса. «Об чем говорит, — терялся он про
               себя, — неужели же в самом деле за невинного меня принимает?»
                     — Что  так  говорю?  А  объясниться  пришел-с,  так  сказать,  долгом  святым  почитаю.
               Хочу вам всё дотла изложить, как всё было, всю эту историю всего этого тогдашнего, так
               сказать, омрачения. Много я заставил вас перестрадать, Родион Романыч. Я не изверг-с. Ведь
               понимаю  же  и  я,  каково  это  всё  перетащить  на  себе  человеку,  удрученному,  но  гордому,
               властному  и  нетерпеливому,  в  особенности  нетерпеливому!  Я  вас,  во  всяком  случае,  за
               человека  наиблагороднейшего  почитаю-с,  и  даже  с  зачатками  великодушия-с,  хоть  и  не
               согласен с вами во всех убеждениях ваших, о чем долгом считаю заявить наперед, прямо и с
               совершенною  искренностию,  ибо  прежде  всего  не  желаю  обманывать.  Познав  вас,
               почувствовал к вам привязанность. Вы, может быть, на такие мои слова рассмеетесь? Право
               имеете-с. Знаю, что вы меня и с первого взгляда не полюбили, потому, в сущности, и не за
               что полюбить-с. Но считайте как хотите, а теперь желаю, с моей стороны, всеми средствами
               загладить  произведенное  впечатление  и  доказать,  что  и  я  человек  с  сердцем  и  совестью.
               Искренно говорю-с.
                     Порфирий  Петрович  приостановился  с  достоинством.  Раскольников  почувствовал
               прилив  какого-то  нового  испуга.  Мысль  о  том,  что  Порфирий  считает  его  за  невинного,
               начала вдруг пугать его.
                     — Рассказывать  всё  по  порядку,  как  это  вдруг  тогда  началось,  вряд  ли  нужно, —
               продолжал Порфирий Петрович; — я думаю, даже и лишнее. Да и вряд ли я смогу-с. Потому,
               как это объяснить обстоятельно? Первоначально слухи пошли. О том, какие это были слухи
               и от кого и когда… и по какому поводу, собственно, до вас дело дошло, — тоже, я думаю,
               лишнее.  Лично  же  у  меня  началось  со  случайности,  с  одной  совершенно  случайной
               случайности, которая в высшей степени могла быть и могла не быть, — какой? Гм, я думаю,
               тоже нечего говорить. Всё это, и слухи и случайности, совпало у меня тогда в одну мысль.
               Признаюсь откровенно, потому если уж признаваться, так во всем, — это я первый на вас
               тогда и напал. Эти там, положим, старухины отметки на вещах и прочее, и прочее — всё это
               вздор-с.  Таких  штук  сотню  можно  начесть.  Имел  я  тоже  случай  тогда  до  подробности
               разузнать о сцене в конторе квартала, тоже случайно-с, и не то чтобы так мимоходом, а от
               рассказчика особенного, капитального, который, и сам того не ведая, удивительно эту сцену
               осилил. Всё ведь это одно к одному-с, одно к одному-с, Родион Романыч, голубчик! Ну как
               тут  было  не  повернуться  в  известную  сторону?  Изо  ста  кроликов  никогда  не  составится
               лошадь,  изо  ста  подозрений  никогда  не  составится  доказательства,  ведь  вот  как  одна
               английская  пословица  говорит,  да  ведь  это  только  благоразумие-с,  а  со  страстями-то,  со
               страстями попробуйте справиться, потому и следователь человек-с. Вспомнил тут я и вашу
               статейку, в журнальце-то, помните, еще в первое-то ваше посещение в подробности о ней-то
               говорили. Я тогда поглумился, но это для того, чтобы вас на дальнейшее вызвать. Повторяю,
               нетерпеливы и больны вы очень, Родион Романыч. Что вы смелы, заносчивы, серьезны и…
               чувствовали,  много  уж  чувствовали,  всё  это  я  давно  уже  знал-с.  Мне  все  эти  ощущения
               знакомы, и статейку вашу я прочел как знакомую. В бессонные ночи и в исступлении она
               замышлялась, с подыманием и стуканьем сердца, с энтузиазмом подавленным. А опасен этот
               подавленный, гордый энтузиазм в молодежи! Я тогда поглумился, а теперь вам скажу, что
               ужасно люблю вообще, то есть как любитель, эту первую, юную, горячую пробу пера. Дым,
               туман,  струна  звенит  в  тумане.182Статья  ваша  нелепа  и  фантастична,  но  в  ней  мелькает
               такая  искренность,  в  ней  гордость  юная  и  неподкупная,  в  ней  смелость  отчаяния;  она
               мрачная статья-с, да это хорошо-с. Статейку вашу я прочел, да и отложил, и… как отложил
               ее  тогда,  да  и  подумал:  «Ну,  с  этим  человеком  так  не  пройдет!»  Ну,  так  как  же,  скажите
   228   229   230   231   232   233   234   235   236   237   238