Page 234 - Преступление и наказание

теперь, после такого предыдущего не увлечься было последующим! Ах господи! Да разве я
говорю что-нибудь? Разве я что-нибудь теперь утверждаю? Я тогда только заметил. Чего тут,
думаю? Тут ничего, то есть ровно ничего, и, может быть, в высшей степени ничего. Да и
увлекаться этак мне, следователю, совсем даже неприлично: у меня вон Миколка на руках, и
уже с фактами, — там как хотите, а факты! И тоже свою психологию подводит; им надо
позаняться; потому тут дело жизни и смерти. Для чего я вам теперь всё это объясняю? А
чтобы вы знали и с вашим умом и сердцем не обвинили меня за мое злобное тогдашнее
поведение. Не злобное-с, искренно говорю-с, хе-хе! Вы что думаете: я у вас тогда не был с
обыском? Был-с, был-с, хе-хе, был-с, когда вы вот здесь больной в постельке лежали. Не
официально и не своим лицом, а был-с. До последнего волоска у вас, в квартире, было
осмотрено, по первым даже следам; но — umsonst!183Думаю: теперь этот человек придет,
сам придет, и очень скоро; коль виноват, так уж непременно придет. Другой не придет, а
этот придет. А помните, как господин Разумихин начал вам проговариваться? Это мы
устроили с тем, чтобы вас взволновать, потому мы нарочно и пустили слух, чтоб он вам
проговаривался, а господин Разумихин такой человек, что негодования не выдержит.
Господину Заметову прежде всего ваш гнев и ваша открытая смелость в глаза бросилась: ну
как это в трактире вдруг брякнуть: «Я убил!» Слишком смело-с, слишком дерзко-с, и если,
думаю, он виновен, то это страшный боец! Так тогда и подумал-с. Жду-с! Жду вас изо всех
сил, а Заметова вы тогда просто придавили и… ведь в том-то и штука, что вся эта проклятая
психология о двух концах! Ну, так жду я вас, смотрю, а вас бог и дает — идете! Так у меня и
стукнуло сердце. Эх! Ну зачем вам было тогда приходить? Смех-то, смех-то ваш, как вошли
тогда, помните, ведь вот точно сквозь стекло я всё тогда угадал, а не жди я вас таким
особенным образом, и в смехе вашем ничего бы не заметил. Вот оно что значит в
настроении-то быть. И господин-то Разумихин тогда, — ах! камень-то, камень-то, помните,
камень-то, вот еще под которым вещи-то спрятаны? Ну вот точно вижу его где-нибудь там, в
огороде, — в огороде ведь говорили вы, Заметову-то, а потом у меня-то, во второй раз? А как
начали мы тогда эту вашу статью перебирать, как стали вы излагать — так вот каждое-то
слово ваше вдвойне принимаешь, точно другое под ним сидит! Ну вот, Родион Романыч,
таким-то вот образом я и дошел до последних столбов, да как стукнулся лбом, и опомнился.
Нет, говорю, что это я! Ведь если захотеть, то всё это, говорю, до последней черты можно в
другую сторону объяснить, даже еще натуральнее выйдет. Мука-с! «Нет, думаю, мне бы уж
лучше черточку!..» Да как услышал тогда про эти колокольчики, так весь даже так и замер,
даже дрожь прохватила. «Ну, думаю, вот она черточка и есть! Оно!» Да уж и не рассуждал я
тогда, просто не хотел. Тысячу бы рублей в ту минуту я дал, своих собственных, чтобы
только на вас в свои глаза посмотреть: как вы тогда сто шагов с мещанинишкой рядом шли,
после того как он вам «убийцу» в глаза сказал, и ничего у него, целых сто шагов, спросить не
посмели!.. Ну, а холод-то этот в спинном мозгу? Колокольчики-то эти, в болезни-то, в
полубреде-то? Итак, Родион Романыч, что ж вам после того и удивляться, что я с вами тогда
такие шутки шутил? И зачем вы сами в ту самую минуту пришли? Ведь и вас кто-то будто
подталкивал, ей-богу, а если бы не развел нас Миколка, то… а Миколку-то тогда помните?
Хорошо запомнили? Ведь это был гром-с! Ведь это гром грянул из тучи, громовая стрела!
Ну, а как я его встретил? Стреле-то вот ни на столечко не поверил, сами изволили видеть! Да
куда! Уж потом, после вас, когда он стал весьма и весьма складно на иные пункты отвечать,
так что я сам удивился, и потом ему ни на грош не поверил! Вот что значит укрепился, как
адамант184. Нет, думаю, морген фри!185Какой уж тут Миколка!
— Мне Разумихин сейчас говорил, что вы и теперь обвиняете Николая и сами
Разумихина в том уверяли…
Дух у него захватило, и он не докончил. Он слушал в невыразимом волнении, как
человек, насквозь его раскусивший, от самого себя отрекался. Он боялся поверить и не
верил. В двусмысленных еще словах он жадно искал и ловил чего-нибудь более точного и
окончательного.
— Господин-то Разумихин! — вскричал Порфирий Петрович, точно обрадовавшись