Page 236 - Преступление и наказание

— Так… кто же… убил?.. — спросил он, не выдержав, задыхающимся голосом.
Порфирий Петрович даже отшатнулся на спинку стула, точно уж так неожиданно и он был
изумлен вопросом.
— Как кто убил?.. — переговорил он, точно не веря ушам своим, — да вы убили,
Родион Романыч! Вы и убили-с… — прибавил он почти шепотом, совершенно убежденным
голосом.
Раскольников вскочил с дивана, постоял было несколько секунд и сел опять, не говоря
ни слова. Мелкие конвульсии вдруг прошли по всему его лицу.
— Губка-то опять, как и тогда, вздрагивает, — пробормотал как бы даже с участием
Порфирий Петрович. — Вы меня, Родион Романыч, кажется, не так поняли-с, — прибавил
он, несколько помолчав, — оттого так и изумились. Я именно пришел с тем, чтоб уже всё
сказать и дело повести на открытую.
— Это не я убил, — прошептал было Раскольников, точно испуганные маленькие дети,
когда их захватывают на месте преступления.
— Нет, это вы-с, Родион Романыч, вы-с, и некому больше-с, — строго и убежденно
прошептал Порфирий.
Они оба замолчали, и молчание длилось даже до странности долго, минут с десять.
Раскольников облокотился на стол и молча ерошил пальцами свои волосы. Порфирий
Петрович сидел смирно и ждал. Вдруг Раскольников презрительно посмотрел на Порфирия.
— Опять вы за старое, Порфирий Петрович! Всё за те же ваши приемы: как это вам не
надоест, в самом деле?
— Э, полноте, что мне теперь приемы! Другое бы дело, если бы тут находились
свидетели; а то ведь мы один на один шепчем. Сами видите, я не с тем к вам пришел, чтобы
гнать и ловить вас, как зайца. Признаетесь аль нет — в эту минуту мне всё равно. Про себя-
то я и без вас убежден.
— А коли так, зачем вы пришли? — раздражительно спросил Раскольников. — Я вам
прежний вопрос задаю: если вы меня виновным считаете, зачем не берете вы меня в острог?
— Ну, вот это вопрос! По пунктам вам и отвечу: во-первых, взять вас так прямо под
арест мне невыгодно.
— Как невыгодно! Коли вы убеждены, так вы должны…
— Эй, что ж, что я убежден? Ведь всё это покамест мои мечты-с. Да и что я вас на
покой-то туда посажу? Сами знаете, коли сами проситесь. Приведу я, например, уличать вас
мещанинишку, а вы ему скажете: «Ты пьян аль нет? Кто меня с тобой видел? Я тебя просто
за пьяного и принимал, да ты и был пьян», — ну что я вам тогда на это скажу, тем паче, что
ваше-то еще правдоподобнее, чем его, потому что в его показании одна психология, — что
его рылу даже и неприлично, — а вы-то в самую точку попадаете, потому что пьет, мерзавец,
горькую и слишком даже известен. Да и сам я вам откровенно признавался, уже несколько
раз, что психология эта о двух концах и что второй-то конец больше будет, да и гораздо
правдоподобнее, а что, кроме этого, против вас у меня пока и нет ничего. И хоть я вас все-
таки посажу и даже сам вот я пришел (совсем не по-людски) вам обо всем вперед объявить, а
все-таки прямо вам говорю (тоже не по-людски), что мне это будет невыгодно. Ну-с, во-
вторых, я потому к вам пришел…
— Ну да, во-вторых? (Раскольников всё еще задыхался).
— Потому что, как я уж и объявил давеча, считаю себя обязанным вам объяснением.
Не хочу, чтобы вы меня за изверга почитали, тем паче, что искренно к вам расположен,
верьте не верьте. Вследствие чего, в-третьих, и пришел к вам с открытым и прямым
предложением — учинить явку с повинною. Это вам будет бесчисленно выгоднее, да и мне
тоже выгоднее, — потому с плеч долой. Ну что, откровенно или нет с моей стороны?
Раскольников подумал с минуту.
— Послушайте, Порфирий Петрович, вы ведь сами говорите: одна психология, а между
тем въехали в математику. Ну что, если и сами вы теперь ошибаетесь?
— Нет, Родион Романыч, не ошибаюсь. Черточку такую имею. Черточку-то эту я и