Page 235 - Преступление и наказание

вопросу всё молчавшего Раскольникова, — хе-хе-хе! Да господина Разумихина так и надо
было прочь отвести: двоим любо, третий не суйся. Господин Разумихин не то-с, да и человек
посторонний, прибежал ко мне весь такой бледный… Ну да бог с ним, что его сюда мешать!
А насчет Миколки угодно ли вам знать, что это за сюжет, в том виде, как то есть я его
понимаю? Перво-наперво это еще дитя несовершеннолетнее, и не то чтобы трус, а так, вроде
как бы художника какого-нибудь. Право-с, вы не смейтесь, что я так его изъясняю. Невинен
и ко всему восприимчив. Сердце имеет; фантаст. Он и петь, он и плясать, он и сказки,
говорят, так рассказывает, что из других мест сходятся слушать. И в школу ходить, и
хохотать до упаду оттого, что пальчик покажут, и пьянствовать до бесчувствия, не то чтоб от
разврата, а так, полосами, когда напоят, по-детски еще. Он тогда вот и украл, а и сам этого не
знает; потому «коли на земле поднял, что за украл?» А известно ли вам, что он из
раскольников, да и не то чтоб из раскольников, а просто сектант; у него в роде бегуны
бывали,186и сам он еще недавно, целых два года, в деревне, у некоего старца под духовным
началом был. Всё это я от Миколки и от зарайских его узнал. Да куды! просто в пустыню
бежать хотел! Рвение имел, по ночам богу молился, книги старые, «истинные» читал и
зачитывался. Петербург на него сильно подействовал, особенно женский пол, ну и вино.
Восприимчив-с, и старца, и всё забыл. Известно мне, его художник один здесь полюбил, к
нему ходить стал, да вот этот случай и подошел! Ну, обробел — вешаться! Бежать! Что ж
делать с понятием, которое прошло в народе о нашей юридистике! Иному ведь страшно
слово «засудят». Кто виноват! Вот что-то новые суды скажут. Ох, дал бы бог! Ну-с, в
остроге-то и вспомнился, видно, теперь честный старец; Библия тоже явилась опять. Знаете
ли, Родион Романыч, что значит у иных из них «пострадать?» Это не то чтобы за кого-
нибудь, а так просто «пострадать надо»; страдание, значит, принять, а от властей — так тем
паче. Сидел в мое время один смиреннейший арестант целый год в остроге, на печи по ночам
всё Библию читал,187ну и зачитался, да зачитался, знаете, совсем, да так, что ни с того ни с
сего сгреб кирпич и кинул в начальника, безо всякой обиды с его стороны. Да и как кинул-
то: нарочно на аршин мимо взял, чтобы какого вреда не произвести! Ну, известно, какой
конец арестанту, который с оружием кидается на начальство: и «принял, значит, страдание».
Так вот, я и подозреваю теперь, что Миколка хочет «страдание принять» или вроде того. Это
я наверно, даже по фактам, знаю-с. Он только сам не знает, что я знаю. Что, не допускаете,
что ли, чтоб из такого народа выходили люди фантастические? Да сплошь! Старец теперь
опять начал действовать, особенно после петли-то припомнился. А впрочем, сам мне всё
расскажет, придет. Вы думаете, выдержит? Подождите, еще отопрется! С часу на час жду,
что придет от показания отказываться. Я этого Миколку полюбил и его досконально
исследую. И как бы вы думали! Хе-хе! На иные-то пункты весьма складно мне отвечал,
очевидно, нужные сведения получил, ловко приготовился; ну а по другим пунктам просто,
как в лужу, ничегошечко не знает, не ведает, да и сам не подозревает, что не ведает! Нет,
батюшка Родион Романыч, тут не Миколка! Тут дело фантастическое, мрачное, дело
современное, нашего времени случай-с, когда помутилось сердце человеческое; когда
цитуется фраза, что кровь «освежает»;188когда вся жизнь проповедуется в комфорте. Тут
книжные мечты-с, тут теоретически раздраженное сердце; тут видна решимость на первый
шаг, но решимость особого рода, — решился, да как с горы упал или с колокольни слетел, да
и на преступление-то словно не своими ногами пришел. Дверь за собой забыл притворить, а
убил, двух убил, по теории. Убил, да и денег взять не сумел, а что успел захватить, то под
камень снес. Мало было ему, что муку вынес, когда за дверью сидел, а в дверь ломились и
колокольчик звонил, — нет, он потом уж на пустую квартиру, в полубреде, припомнить этот
колокольчик идет, холоду спинного опять испытать потребовалось… Ну да это, положим, в
болезни, а то вот еще: убил, да за честного человека себя почитает, людей презирает,
бледным ангелом ходит, — нет, уж какой тут Миколка, голубчик Родион Романыч, тут не
Миколка!
Эти последние слова, после всего прежде сказанного и так похожего на отречение,
были слишком уж неожиданны. Раскольников весь задрожал, как будто пронзенный.