Page 237 - Преступление и наказание

тогда ведь нашел-с; послал господь!
— Какую черточку?
— Не скажу какую, Родион Романыч. Да и, во всяком случае, теперь и права не имею
больше отсрочивать; посажу-с. Так вы рассудите: мне теперь уж всё равно, а следственно, я
единственно только для вас. Ей-богу, лучше будет, Родион Романыч!
Раскольников злобно усмехнулся.
— Ведь это не только смешно, это даже уж бесстыдно. Ну будь я даже виновен (чего я
вовсе не говорю), ну с какой стати мне к вам являться с повинною, когда сами вы уж
говорите, что я сяду к вам туда на покой?
— Эх, Родион Романыч, не совсем словам верьте; может, и не совсем будет на покой!
Ведь это только теория, да еще моя-с, а я вам что за авторитет? Я, может быть, и сам от вас
кой-что даже и теперь скрываю-с. Не всё же мне вам так взять да и выложить, хе-хе! Второе
дело: как какая выгода? Да известно ли вам, какая вам за это воспоследует сбавка? Ведь вы
когда явитесь-то, в какую минуту? Вы это только рассудите! Когда другой уже на себя
преступление принял и всё дело спутал? А я вам, вот самим богом клянусь, так «там»
подделаю и устрою, что ваша явка выйдет как будто совсем неожиданная. Всю эту
психологию мы совсем уничтожим, все подозрения на вас в ничто обращу, так что ваше
преступление вроде помрачения какого-то представится, потому, по совести, оно помрачение
и есть. Я честный человек, Родион Романыч, и свое слово сдержу.
Раскольников грустно замолчал и поник головой; он долго думал и наконец опять
усмехнулся, но улыбка его была уже кроткая и грустная:
— Эх, не надо! — проговорил он, как бы уже совсем не скрываясь с Порфирием. — Не
стоит! Не надо мне совсем вашей сбавки!
— Ну вот этого-то я и боялся! — горячо и как бы невольно воскликнул Порфирий, —
вот этого-то я и боялся, что не надо вам нашей сбавки.
Раскольников грустно и внушительно поглядел на него.
— Эй, жизнью не брезгайте! — продолжал Порфирий, — много ее впереди еще будет.
Как не надо сбавки, как не надо! Нетерпеливый вы человек!
— Чего впереди много будет?
— Жизни! Вы что за пророк, много ль вы знаете? Ищите и обрящете. Вас, может, бог
на этом и ждал. Да и не навек она, цепь-то…
— Сбавка будет… — засмеялся Раскольников.
— А что, стыда буржуазного что ли, испугались? Это может быть, что и испугались, да
сами того не знаете, — потому молодо! А все-таки не вам бы бояться али там стыдиться явки
с повинною.
— Э-эх, наплевать! — презрительно и с отвращением прошептал Раскольников, как бы
и говорить не желая. Он было опять привстал, точно хотел куда-нибудь выйти, но опять сел в
видимом отчаянии.
— То-то наплевать! Изверились да и думаете, что я вам грубо льщу; да много ль вы еще
и жили-то? Много ль понимаете-то? Теорию выдумал, да и стыдно стало, что сорвалось, что
уж очень не оригинально вышло! Вышло-то подло, это правда, да вы-то все-таки не
безнадежный подлец. Совсем не такой подлец! По крайней мере, долго себя не морочил,
разом до последних столбов дошел. Я ведь вас за кого почитаю? Я вас почитаю за одного из
таких, которым хоть кишки вырезай, а он будет стоять да с улыбкой смотреть на
мучителей, — если только веру иль бога найдет. Ну, и найдите, и будете жить. Вам, во-
первых, давно уже воздух переменить надо. Что ж, страданье тоже дело хорошее.
Пострадайте. Миколка-то, может, и прав, что страданья хочет. Знаю, что не веруется, — а вы
лукаво не мудрствуйте; отдайтесь жизни прямо, не рассуждая; не беспокойтесь, — прямо на
берег вынесет и на ноги поставит. На какой берег? А я почем знаю? Я только верую, что вам
еще много жить. Знаю, что вы слова мои как рацею теперь принимаете заученную; да,
может, после вспомните, пригодится когда-нибудь; для того и говорю. Еще хорошо, что вы
старушонку только убили. А выдумай вы другую теорию, так, пожалуй, еще и в сто