Page 240 - Преступление и наказание

себя, чтоб отвлечь Дунечку от какого-нибудь неосторожного шага. Письмо? Нынче утром
Дуня получила какое-то письмо! От кого в Петербурге могла бы она получать письма?
(Лужин разве?) Правда, там стережет Разумихин; но Разумихин ничего не знает. Может
быть, следует открыться и Разумихину? Раскольников с омерзением подумал об этом.
«Во всяком случае Свидригайлова надо увидать как можно скорее, — решил он про
себя окончательно. — Слава богу, тут не так нужны подробности, сколько сущность дела; но
если, если только способен он, если Свидригайлов что-нибудь интригует против Дуни, —
то…»
Раскольников до того устал за всё это время, за весь этот месяц, что уже не мог
разрешать теперь подобных вопросов иначе, как только одним решением: «Тогда я убью
его», — подумал он в холодном отчаянии. Тяжелое чувство сдавило его сердце; он
остановился посредине улицы и стал осматриваться: по какой дороге он идет и куда он
зашел? Он находился на —ском проспекте, шагах в тридцати или в сорока от Сенной,
которую прошел. Весь второй этаж дома налево был занят трактиром. Все окна были
отворены настежь; трактир, судя по двигавшимся фигурам в окнах, был набит битком. В зале
разливались песенники, звенели кларнет, скрипка и гремел турецкий барабан. Слышны были
женские взвизги. Он было хотел пойти назад, недоумевая, зачем он повернул на —ский
проспект, как вдруг, в одном из крайних отворенных окон трактира, увидел сидевшего у
самого окна, за чайным столом, с трубкою в зубах, Свидригайлова. Это страшно, до ужаса
поразило его. Свидригайлов наблюдал и рассматривал его молча и, что тоже тотчас же
поразило Раскольникова, кажется, хотел было вставать, чтобы потихоньку успеть уйти, пока
его не заметили. Раскольников тотчас сделал вид, что как будто и сам не заметил его и
смотрит, задумавшись, в сторону, а сам продолжал его наблюдать краем глаза. Сердце его
тревожно билось. Так и есть: Свидригайлов очевидно не хочет, чтоб его видели. Он отвел от
губ трубку и уже хотел спрятаться; но, поднявшись и отодвинув стул, вероятно, вдруг
заметил, что Раскольников его видит и наблюдает. Между ними произошло нечто похожее
на сцену их первого свидания у Раскольникова, во время сна. Плутовская улыбка показалась
на лице Свидригайлова и всё более расширялась. И тот и другой знали, что оба видят и
наблюдают друг друга. Наконец Свидригайлов громко расхохотался.
— Ну, ну! входите уж, коли хотите; я здесь! — крикнул он из окна.
Раскольников поднялся в трактир.
Он нашел его в очень маленькой задней комнате, в одно окно, примыкавшей к большой
зале, где на двадцати маленьких столиках, при криках отчаянного хора песенников, пили чай
купцы, чиновники и множество всякого люда. Откуда-то долетал стук шаров на биллиарде.
На столике пред Свидригайловым стояла початая бутылка шампанского и стакан, до
половины полный вина. В комнатке находились еще мальчик-шарманщик, с маленьким
ручным органчиком, и здоровая, краснощекая девушка в подтыканной полосатой юбке и в
тирольской шляпке с лентами, певица, лет восемнадцати, которая, несмотря на хоровую
песню в другой комнате, пела под аккомпанемент органщика, довольно сиплым
контральтом, какую-то лакейскую песню…
— Ну и довольно! — прервал ее Свидригайлов при входе Раскольникова.
Девушка тотчас же оборвала и остановилась в почтительном ожидании. Пела она свою
рифмованную лакейщину тоже с каким-то серьезным и почтительным оттенком в лице.
— Эй, Филипп, стакан! — крикнул Свидригайлов.
— Я не стану пить вина, — сказал Раскольников.
— Как хотите, я не для вас. Пей, Катя! Сегодня ничего больше не понадобится,
ступай! — Он налил ей целый стакан вина и выложил желтенький билетик. Катя выпила
стакан разом, как пьют вино женщины, то есть не отрываясь, в двадцать глотков, взяла
билетик, поцеловала у Свидригайлова руку, которую тот весьма серьезно допустил
поцеловать, и вышла из комнаты, а за нею потащился и мальчишка с органом. Оба они были
приведены с улицы. Свидригайлов и недели не жил в Петербурге, а уж всё около него было
на какой-то патриархальной ноге. Трактирный лакей, Филипп, тоже был уже «знакомый» и